В последнее время Лелю здорово вдохновлял ее неожиданный роман с Антоном. В ее игре появились новые краски и оттенки. Музыканты подначивали Лелю: кто же он, ее счастливый избранник? Мол, солистка не только очень похорошела, но и играет с каждым днем все лучше. Леля загадочно улыбалась в ответ. Она-то знала: каждый ее точеный пальчик, извлекающий волшебные звуки, был не однажды перецелован Антоном. И не только пальцы — тонкие кисти, худые предплечья, по-девичьи острые ключицы — каждая клеточка ее тела помнила его ласки и поцелуи. Нет, не зря в каком-то из романсов поется, что первая любовь, как старое вино, с годами только крепче…
Леля вскочила с кровати, плюхнулась прямо в ночной рубашке за пианино, и из-под ее пальцев полились «Грезы любви» Листа. О, как созвучны были эти гармонии с ее переживаниями! Великий венгр, как и она, грезил наяву, вспоминая страстные ночи, его также сжигали страсть и нежность. Боже, какое счастье, что музыка может сказать то, что невозможно передать словами. Верные рыцари музыки, гениальные композиторы, чувствовали то же, что и она. И Шуберт, и Шуман, и Шопен были пленниками любви. Даже звук их божественных имен подобен шелесту ночной листвы за окном. За окном ее комнаты. С тех пор как эти великие музыканты жили на свете, прошло больше столетия, однако в душах людей ничегошеньки не изменилось. Они так же любят и страдают, только не всем дано передать эти чувства. А они, поцелованные Богом, смогли. И она сможет.
Ее тонкие пальцы пропевали вчерашнее свидание, вспоминая особенную нежность влюбленного в нее мужчины… Да, похоже, они становятся с Антоном все ближе, а яркий еще недавно образ Кшиштофа стирается, превращается в символ, в недостижимую мечту… Антон такой земной, такой уютный, он сумеет окружить ее вниманием и заботой, всем, что необходимо ей как артистке. Он обеспечит ей безбедную жизнь, чтобы она могла думать лишь о творчестве. А Кшиштоф… Что ж, Кшиштоф тоже художник, ему самому надо, чтобы о нем заботились, жили его искусством и его проблемами. Ему нужна обычная земная женщина, которая будет готовить ему обеды и гладить рубашки, а не страдать муками творчества.
«Словом, все складывается к лучшему», — подумала Леля и, стараясь не растратить удивительное настроение, переполнявшее ее с утра, решила пройтись пешком до концертного зала. Погода стояла по-настоящему летняя, можно было наконец появиться на репетиции в новом платье из алого китайского шифона, которое так удачно подчеркивало ее стройную талию, высокую грудь, оттеняло темные глаза.
— Ольга, привет! — встретила ее в гримерке скрипачка Раечка. — Здесь все тебя ждут. Ну, Лелик, ты даешь! Да ты просто звезда шоу-бизнеса! А мы-то думали, Рябинина — академическая тихоня, почти монашка, не от мира сего. А тут — такая в буквальном смысле слова голая реклама…
— Какой такой шоу-бизнес, Рай, ты о чем? — не поняла Леля.
— Да ладно скромничать, Венера ты наша Арбатская! — захихикала Раечка. — Весь оркестр уже налюбовался. Думаю, мужчины особенно вдохновились, так что вечером будут играть как никогда. Готовься бисировать. Да вон же, на столике газета, смотри сама!
Ничего не понимая, Леля подошла к столику, на котором лежала сложенная вдвое газетная полоса. Леля газет обычно не читала, однако про эту слышала, что она довольно популярна, поскольку в ней печатают самые невероятные сплетни. Сплетни… «Ну и при чем тут она, Леля? Рябинина не в шоу-бизнесе, она им вряд ли интересна», — почему-то подумала девушка о себе в третьем лице.
— «Звезды в неожиданном ракурсе. Известная молодая пианистка Ольга Рябинина. Фото Антона Смирнова», — автоматически прочитала Леля и обомлела. У нее, Лели, был на снимке тот особенный взгляд, каким она смотрела лишь на одного человека на свете. На Антона. Почему-то вдруг резко закололо под лопаткой. Перехватило дыхание. Так больно ей было в последний раз давно, классе в пятом, когда Леля узнала, что ее любимая учительница музыкальной литературы умирает от рака.
«Что ж, когда-нибудь каждая женщина переживает мужское предательство, вот и со мной это случилось», — внезапно подумала она. Однако сейчас эта банальная мысль не утешила, напротив, стало еще обиднее. Дескать, и она, молодая, блестящая, талантливая, так же по-бабьи несчастна, как какая-нибудь толстая и горластая торговка на рынке, а ее Божий дар — вовсе не защита от мужской подлости, да и вообще не защита. Ни от чего на свете.
Леля постаралась надменно улыбнуться, но вместо этого ее губы дрогнули и растянулись в жалкое подобие улыбки. Нет, она не собиралась сдаваться. В искусстве не место слабым. Между прочим, это она, Ольга Рябинина, вечером играет со знаменитым оркестром в самом прославленном концертном зале столицы.
— Ах, эта дурацкая фотография, подумаешь… Даже красиво вышло. Короче, бесплатный пиар перед концертом. — Леля изо всех сил пыталась казаться равнодушной, но у нее получалось плохо, вернее, совсем не получалось.
— Да ты что, Оль, взаправду плачешь? — внезапно догадалась Раечка, когда слеза наконец, выкатившись из уголка глаза, предательски поползла по щеке подруги.
Раиса поспешно открыла скрипичный футляр и извлекла из него большой белый носовой платок, на который она обычно клала подбородок во время игры на скрипке. Этим платком она по-матерински нежно вытерла подруге слезы.
— Теперь моя скрипка будет плакать вместо тебя, — пошутила она. — Помнишь, как в детстве мама говорила: «У кошки заболи, а у Оли заживи». Вот через твой зареванный платок моя скрипка и возьмет твою боль. Так что зал, надеюсь, будет рыдать. Ну ладно, поплакала и хватит, а то завистники обрадуются. Ты должна быть блестящей и победительной. Всегда, что бы ни случилось. Таков крест настоящей звезды. Короче, Оль, брось дурить, любая наша оркестрантка дорого заплатила бы за подобную рекламу. Только учти, не у каждой твой талант и такое красивое тело. Сейчас вон снимки голых девиц в газетах и журналах пачками печатают, и красотки, кстати, не боятся, что их потом замуж не возьмут. Или на работу. Так и пишут: «Я педагог, люблю Достоевского и Баха». А на фото, между прочим, толстая попа в стрингах и груди топлес, как астраханские арбузы. А у тебя, Оль, все красиво и пристойно. Я бы, например, мечтала о таком фото. Только какой газете, скажи, нужна не голая солистка, а простая оркестрантка?…
— А я теперь вообще не хочу замуж. Никогда, — вдруг некстати сказала Ольга, глубоко вздохнула и, тщательно попудрив нос, отправилась на репетицию.
Этой эсэмэске Антон совсем не удивился, поскольку ждал ее с той самой минуты, как увидел газету:
«Никогда не звони и не пиши мне. Ольга».
