Лавиния тщательно следила за своим голосом.
— Он так и сказал?
— Он сказал, что вам гораздо больше подходит сидеть и слушать оперу, чем ухаживать за вашей противной кузиной.
Кузина Мэрион и тут оказалась права. Надо бы позаботиться о том, чтобы не слишком привлекать внимание к своей внешности и живому, веселому нраву.
— В таком случае мне, быть может, не подходит и катать по всей Венеции некую молодую особу в инвалидной коляске?
— Ах, глупенькая вы какая, мисс Херст, очень даже подходит! Посмотрите-ка, у меня есть немного денег, чтобы купить корм для голубей.
Флора была слишком наблюдательна. Она обратила внимание на то, как Лавиния внезапно смолкла, и на то, с какой любовью следила глазами за ослепительными картинами, открывавшимися их взорам. Позднее, когда они медленно двигались по узкой извилистой улочке, ведущей к Риальто, она то и дело останавливалась, чтобы взглянуть на множество интересных вещей: на маленькие горбатые мостки над стоячими заводями, на цветы вьюнка, герани и настурций, свешивавшиеся из установленных на подоконниках ящиков, на кружевные металлические балконы, на темные окна, из которых могло выглянуть чье-то совершенно незнакомое лицо, и даже на желтые, как мимоза, пятна солнечного света.
— Почему вы такая грустная, мисс Херст? — спросила Флора.
— Разве у меня грустный вид?
— У вас такой вид, будто вы смотрите на все это в последний раз — словно вы готовитесь умереть.
Здешняя красота, действительно, каким-то непостижимым образом соединялась со смертью. От старых стен и темно-зеленой воды каналов исходил холодящий сердце дух тлена и разрушения.
Девочка была проницательна, слишком проницательна...
— Что ж, нельзя же остаться здесь навсегда! — сказала Лавиния веселым тоном. Хотя Англия — без Робина, без доброго имени, без денег — в известном смысле означала для нее смерть, Флора-то как об этом догадалась?
Но Флора поняла не только это. Устремив на Лавинию пристальный взгляд, она воскликнула:
— Ваша кузина узнала о сережках!
— Да, к сожалению, узнала. Я не хотела вам об этом рассказывать.
— Она очень бранила вас?
— В восторг она не пришла. Собственно говоря, мы решили расстаться. Я возвращаюсь в Англию — возможно, уже завтра.
— Мисс Херст, это просто невозможно!
Ужас Флоры заставил Лавинию слегка рассмеяться:
— Почему же?
— Потому что я получаю большое удовольствие от нашей дружбы. Вы не можете уехать раньше нас, а мы не уедем по крайней мере еще неделю. Мисс Херст, ну, пожалуйста, останьтесь!
— Думаю, это невозможно, неразумное вы дитя.
— А разве вам не приятно быть со мной?
— В какой-то степени приятно.
— Вам не хочется уезжать, не правда ли? Вряд ли у вас есть Винтервуд, куда вы могли бы вернуться. Куда вы можете вернуться?
— Если говорить откровенно, пожалуй, что и некуда. Но это вас не касается. А теперь давайте найдем какую-нибудь тратторию[7] где можно съесть мороженое прежде чем отправиться дальше.
— Врачи говорят, что мне надо во всем потакать, — вырвалось у Флоры.
— Насколько я могу судить, вы тщательно следите тем чтобы это предписание выполнялось. Что я делаю в данный момент, если не потакаю вам? Я вовсе не планировала провести свой последний день в Венеции, толкая перед собой вашу коляску. Но, как видите, я это делаю.
— Папа будет огорчен.
Сердце у Лавинии так и подскочило.
— А для него-то какое это может иметь значение?
— Он любит, когда кто-то заботится о том, чтобы я была довольной и веселой.
Лавиния оторопела:
— Право же, Флора, вы просто невероятно самонадеянный ребенок. Кто может приказать мне, чужому человеку, заботиться о том, чтобы вы были довольны и веселы? Вы ведете себя как герцогиня, да к тому же еще и очень избалованная.
Вместо обычного громкого хихиканья, Флора в ответ только слегка усмехнулась. Она вдруг сильно побледнела.
Лавиния немного встревожилась:
— По-моему, единственное, что вам надо — это освежиться. Поедим мороженого вон в том маленьком кафе — видите, там, впереди? Мы можем сесть возле канала и смотреть на плывущие мимо гондолы. В следующий ваш приезд в Венецию вы наверняка будете уже достаточно взрослой, чтобы послушать серенаду, сидя в гондоле.
Флора пожала своими узкими плечиками. Она впала в угрюмое молчание и, когда принесли мороженое, едва прикоснулась к своей порции. Она хранила полнейшее молчание и во время требовавшей немалого нервного напряжения процедуры переноса ее коляски в гондолу. За все время, пока они ехали по Большому каналу, она заговорила лишь один раз: указала Лавинии на небольшой элегантный palazzo[8] из терракотового камня с очень красивыми чугунными воротами на верхней площадке лестницы, спускавшейся прямо в воду.
— Здесь живет бабушка Тэймсон, — сказала она. — Гроб снесли по этим ступеням. Хорошо, что не поскользнулись и он не упал в воду.
— У вас с этими похоронами связаны какие-то болезненные, мрачные воспоминания, — заметила Лавиния.
— Я нашла их интересными, — с достоинством произнесла Флора. — Но бабушка Тэймсон таких похорон не желает. Она хочет, чтобы ее похоронили рядом с ее маленьким сыном Томом. Его могила находится на нашем кладбище. Бабушка Тэймсон жила в Крофтхаузе, недалеко от Винтервуда. Это было в ту пору, когда она состояла в браке со своим первым мужем. Он умер в битве при Ватерлоо. Потом от дифтерита умер маленький Том. В результате, с разбитым сердцем, она уехала в Италию и вышла замуж за итальянского графа. Он тоже умер и оставил ей все свои деньги. Как грустна жизнь, не правда ли?
— На долю бедной контессы[9] как видно, выпало немало горя. Какое странное имя — Тэймсон.
— Это просто женский вариант имени Томас. Я думаю, ее родители хотели, чтобы у них был мальчик.
Лавиния рассмеялась:
— Вы решили во что бы то ни стало быть мрачной, детка?
Флора резким движением вскинула голову. Ее трагические глаза смотрели на Лавинию умоляюще.
— Я просто не припомню, чтобы с кем-нибудь подружилась, пока не встретила вас.
Невольно тронутая печалью Флоры, Лавиния придала своему голосу легкомысленное значение:
— Как вы справедливо заметили — жизнь грустна.
Флора скинула со своего костлявого плечика руку Лавинии:
— И, пожалуйста, не называйте меня деткой, раз вы собираетесь меня бросить! Это уже предел вероломства.
Когда они вернулись в отель, она отказалась попрощаться. Хотя Лавиния оглядывалась вокруг и оставалась в вестибюле дольше, чем следовало, Дэниела Мериона нигде видно не было. На месте оказалась только Элиза, которая приняла у нее девочку и увезла ее прочь.
