— Наливайте себе кофе. Через минуту все будет готово.
Она села и наполнила свою чашку, глядя на Шона, стоящего у плиты.
Он казался почти счастливым. Сегодня он, пожалуй, был в костюме злодея — в черной водолазке и черных джинсах, — но он мало походил на него — с темными по-мальчишески растрепанными волосами и сияющими сосредоточенными глазами.
Он принес кастрюлю, поставил ее на стол, подвинул ей тарелку и сел со вздохом.
— Ешьте, — скомандовал он, кладя себе на колени салфетку.
Тишина в доме была такой глубокой, что все звуки казались слишком отчетливыми: горячий кофе, льющийся в чашку, нежное, мелодичное прикосновение серебра к тонкому фарфору… Сьюзен наклонила голову и прислушалась.
— Музыка завтрака, — сказал Шон, глядя на нее.
— Что?
— То, к чему вы прислушиваетесь. Моя мать называла это музыкой завтрака.
Сьюзен невольно улыбнулась.
— Чудесная метафора. Вашей матери следовало быть писательницей.
Он кивнул.
— И я начинаю думать, что вам следовало бы стать поваром. Завтрак очень вкусный.
— Я рад, что он вам понравился. Я пытаюсь искупить им свое вчерашнее поведение.
Она чувствовала, что он смотрит на нее, и подумала, ожидает ли он отпущения грехов. Она резко встала и подошла к холодильнику.
— Молока?
И в тот момент, когда ее рука коснулась ручки, она поняла, что это в общем безобидное действие, — достать и принести из холодильника пакет молока, — меняет ее положение в этом доме. Она позволила себе то, что никогда бы не пришло в голову настоящему гостю, хуже того, она начала обслуживать его так, как он обслуживал ее.
— Спасибо.
Шон вовремя удержал пакет, не дав молоку перелиться.
— Извините, — пробормотала она, все еще думая об ужасной ошибке, которую только что совершила. Потом налила молока себе и быстро села, стараясь не смотреть на него.
— Еще кофе?
Она кивнула рассеянно, хмурясь и глядя, как горячая жидкость быстро наполняет ее чашку.
— Как вы спали?
Она быстро взглянула на него и нахмурилась еще больше. Все это было совсем неправильно: вежливая светская беседа, эти уютные завтраки вдвоем и то, что они так и не начали обсуждать книгу — то, ради чего она сюда приехала.
И этот недотепа Дональд с пропущенным рейсом. Если бы они приехали вместе, интервью было бы уже закончено, и она бы уже летела домой в Калифорнию. А теперь отсутствие Дональда вынуждает их обоих разыгрывать театр, исполнять бессмысленные роли хозяина и гостьи — роли, которые, по ее мнению, имеют фальшивый оттенок.
— Вы все еще сердитесь за вчерашнее.
Сьюзен посмотрела на него и тут же пожалела об этом. Его взгляд был пронизывающим, почти гипнотическим.
— Вчерашнего вечера не должно было быть, — сказала она. — Мне не следовало здесь останавливаться, вам не следовало готовить мне завтраки и обеды, и нам ни к чему вести праздные разговоры…
— Я не помню никаких праздных разговоров…
— Вы понимаете, что я имею в виду.
Он откинулся на стуле, держа чашку в руках и глядя ей прямо в глаза.
— Я очень хорошо понимаю, что вы имеете в виду. Вы не хотите брататься с врагом.
— Я хочу сохранить объективный взгляд на ситуацию.
— Вы считаете, что я пытаюсь подкупить вас? Ради бога, чем? Ветчиной с яйцами?
Сьюзен сжала губы, чтобы не улыбнуться. Это прозвучало смешно.
— Я не считаю, что вы пытаетесь подкупить меня. — Она старалась говорить спокойно. — Но давайте назовем вещи своими именами. Вы — отрицательный герой в сценарии, который я пишу. И нам не следует так тесно общаться.
У него слегка сузились глаза.
— Если вы заранее решили, что я — злодей в этой пьесе, тогда зачем вы сюда приехали?
У Сьюзен заблестели глаза.
— Да потому, что вы угрожали остановить съемки фильма и начать судебный процесс, если я не приеду, — ответила она резко.
Выражение его лица не изменилось, но на щеках появились белые пятна.
— Понятно. И вам никогда не приходило в голову, что версию о случившемся здесь прошлой зимой, изложенную Джудит, нужно проверить? Ваш инстинкт журналиста не подсказал вам, что следует провести расследование?
— Я не журналист, я — сценарист. И в мои обязанности не входит…
— В таком случае вы поставите свое имя под ложью, — сказал он запальчиво и резко поставил чашку на блюдце, пролив кофе.
Сьюзен смотрела на коричневые капли, сбегающие по белому фарфору, крепко сжав губы и слушая удары сильно бьющегося сердца.
— Я не хочу говорить об этом сейчас. Я думаю, нам следует подождать приезда Дональда…
— В таком случае, мы, вероятно, никогда об этом не поговорим. Я думаю, что ваш продюсер не приедет.
Она медленно подняла на него глаза.
— Вам звонили сегодня утром. Рэчел — секретарь господина Ньюкомба, как я понял. Кажется, его сын в больнице…
Сьюзен резко подняла голову и посмотрела на него с ужасом. На рабочем столе Дона была добрая дюжина семейных фотографий, и на каждой, улыбался восьмилетний Арчи.
Увидев, как изменилось ее лицо, Шон нахмурился и быстро добавил:
— Она сказала, что ничего серьезного. Кажется, он сломал ногу…
Сьюзен облегченно закрыла глаза.
— Но врачи считают, что возможно сотрясение мозга, поэтому его дня два подержат в больнице, и, очевидно, господин Ньюкомб хотел бы побыть с ним, пока его не выпишут.
— Конечно, он должен находиться там. — Она быстро закивала, мысленно приветствуя его решение. — Родители всегда должны быть рядом со своими детьми, всегда.
— Она оставила номер телефона. Мистер Ньюкомб ждет вашего звонка.
Сьюзен смотрела с нетерпением.
— Третья дверь налево, — кивнул он. — Номер на блокноте рядом с телефоном.
Она вскочила и выбежала из комнаты.
Третья дверь налево вела в кабинет, большую часть которого занимал письменный стол, заваленный книгами. Из окон видна была аллея розовых кленов, поднимающаяся в гору. Она подвинула к столу большое кожаное кресло, села и, глядя в блокнот, стала лихорадочно набирать номер больницы. Ее соединили с приемной, и до слуха донеслась сладкая музыка скрипок. Она забарабанила пальцами по ручке кресла, ожидая, когда ее соединят с палатой Арчи.
На столе, где стоял телефон, россыпью лежали фотографии, в общем беспорядке они занимали особое место. Сьюзен перестала барабанить, перебегая глазами с одной фотографии на другую. Их вполне можно назвать настоящей летописью дружбы.
Два худеньких мальчика на улице какого-то жилого квартала улыбались в объектив, те же два мальчика, но уже с белозубыми улыбками, возмужалые, в футбольной форме через несколько лет. История раскручивалась все дальше и дальше — вот Шон Форрестер и другой мальчик, в котором она узнала юного Алекса Меркленда. Вот он же после окончания школы, затем колледжа и наконец на пороге этого самого дома.
