— Чаю выпьешь? — столь нелепый вопрос, пожалуй, как никакой другой «соответствовал» обстановке.
— Да.
Прошла, как ни в чем ни бывало, на кухню, зажгла горелку. Набрала воды в чайник, поставила. Из навесного шкафчика достала коробку «Птичьего молока» — любимых Димкиных конфет. Ополоснула и без того чистые чашки.
Тишину в квартире нарушил свисток закипающего чайника.
— Может, что-нибудь скажешь? Или язык проглотил? — пришла в себя Елена.
— Нет! Язык на месте.
— Ну, так изволь объяснить ситуацию!
— Как?
— Тебе, наверное, виднее. К тому же, надеяться на суфлера в подобной ситуации — нонсенс.
«Господи, что она городит? Почему не спросит, где он взял ключ?»
— Лена…
Раньше Бородач ее так никогда не называл.
…Я тебе должен сказать…
«Какая невыносимо длительная пауза!»
— … Должен признаться… Мне было… видение. — Задерихвост как-то странно на нее посмотрел.
«Он что, совсем спятил?»
И вслух:
— Ну и что, это повод среди ночи врываться ко мне в квартиру?!
— Не знаю. Прости. Я спал А, может быть, нет. Точно не скажу. И тут крыша дома над моей постелью разверзлась. Многоэтажка стала похожа на раскрывшийся тюльпан, в центре которого находился я. Откуда с небес вдруг опустилась пурпурная шелковистая мантия невиданных размеров. По ней, едва касаясь ткани босыми ногами, ловко спустился седобородый старец, разительно похожий на нищего, просящего милостыню у метро «Дорогожичи». Он остановился у моей кровати и изрек:
— Чтобы вкусить запретного плода от Древа познания и прикоснуться к истине, необходимо избавиться от скверны. Ты готов к этому?
В том, что Бородач умолк, переводя участившееся дыхание, ничего странного не было. Оно заключалось в другом. В том, что Елена верила услышанному.
— Ну? — нетерпеливо поторопила она ночного гостя.
— …Я ответил утвердительно. И сказал нищий, то бишь, старец: «Иди и кайся!» «В чем?» — переспросил я. «В том, что ты совершил и чего не совершил, но намеревался». «Я готов». «Значит, в дорогу!»
После этих слов где-то в вышине зазвенели серебряные колокольчики. Пурпур вздыбился волнами и рядом с моей кроватью возник паланкин. Держали его четыре крылатых ангела. Усадили поудобнее старца и умчали, не попрощавшись, в небесную высь.
— И что дальше?
— Дальше я поднялся, оделся и отправился к тебе.
— Но ключ? — спохватилась Елена. — Откуда он у тебя взялся?
— Не знаю. Вернее, его у меня… не было и нет.
— Хватит морочить голову!
— Честное слово!
— ?!
— Оказалось, для того, чтобы открыть замок, ключ мне вовсе ни к чему. И другие не менее труднообъяснимые с точки зрения науки вещи произошли. Я, к примеру, сейчас вижу сквозь стену.
— Опять начинаешь?
— Нет, Лена! Мне самому страшно. А у тебя в ванной справа от двери — зеркало, треснутое сверху наискосок, слева — белая бельевая корзина, над нею — детское вафельное полотенце сиреневого цвета…
— Хватит! — неприятный холодок заполз под халат, легкой судорогой пробежал по спине.
— Кран, между прочим, каплет: или закрыт неплотно, или протекает, — отрешенно продолжал Бородач.
— Я же ясно сказала: достаточно! — Елена стукнула ладошкой по столу. — Или тебе нравится меня пугать?
— Избави господи! Почему ты так решила?
«Сюжет для Эдгара По или Альфреда Хичкока».
— Посиди немного, я загляну к сыну.
Через минуту, когда Елена вернулась на кухню, Задерихвост меланхолично помешивал ложечкой чай в своей чашке.
— Видишь, я чай подсластил. А ведь ты сахар поставить на стол забыла. Я же, пока ходила к Димке, нашел. Сходу и безошибочно. Хотя никогда у тебя в квартире не был, — визитер жалобно посмотрел на хозяйку.
«Час от часу не легче!»
— Но не в этом главное, правда? — Елена налила янтарной жидкости и себе.
«Что я мелю?»
- Правда, — тихим эхом откликнулся Задерихвост.
— Ты сказал, что должен в чем-то мне признаться. Или я неправильно поняла?
— Все верно! — Ради этого я сюда и явился… столь странным образом. Грешен перед тобой…
«О письмах, небось, сейчас заговорит».
— Но, право, не столь уж сильно…
Ночную темень за окном вспороло эхо выстрела.
— Помогите! — захлебнулся в истерике истошный женский вопль.
— Я мигом! — вскочил на ноги Бородач.
— Подожди, — взяла за руку непрошеного, но, безусловно, желанного гостя Елена.
Она не могла объяснить даже себе, что это — озарение, интуиция? Но вдруг отчетливо поняла: крик — вовсе не зов о помощи, а хитроумная попытка выманить на улицу Бородача.
— Не пущу! — Она решительно встала на пороге кухни.
— Как?! Неужели ты сохранишь ко мне хоть каплю уважения, если я сейчас останусь здесь?
— Помогите! — вновь раздался душераздирающий крик-мольба.
«Неужели я позволю подлости восторжествовать над добродетелью?»
— Не верь, умоляю!
— О чем ты, Еленушка?
Задерихвост, негрубо оттолкнув ее, бросился в прихожую. Надел ее босоножки. Обернулся на пороге:
— Как жаль, что я не успел поведать тебе главного…
…Она проснулась с дикой головной болью. До утра глаз так больше и не сомкнула. Все думала: что бы значил этот странный сон?
Те же сутки. 7.30 утра.— Сны под пятницу обязательно сбываются, — авторитетно заявила Елене соседка, заглянувшая спозаранку, чтобы одолжить несколько гривен до пенсии. — Но с точностью наоборот. Так что ожидай вскоре важных известий. А то, что гость убрался восвояси в твоей обувке, означает, что он непременно вернется.
Ухожу, ухожу… Тебе ведь пора мчаться в свою лабораторию.
Четверг, 4 сентября. Сумерки.Ветер пылесосил небо. Как самая педантичная хозяйка, он заглядывал буквально в каждый закуток своего поистине сказочного жилища. «Сюда, там немного, не забыть пройтись повторно здесь».
И, о чудо!
Прямо на глазах становились чище и сочнее оранжево-багровые краски заката.
Крылатым рысаком пронесся вихрь над водной гладью, стремительно взмыл вверх, играючи смахнул с небосвода — у самого горизонта — легкую паутину облачков. Выглянула одинокая звездочка, совсем крохотная и дрожащая то ли от космического холода, то ли испуганная столь стремительным и непредсказуемым порывом ветра. Она смотрела на мир трогательно и беззащитно, с какой-то детской непосредственностью.
Елена любила непогоду. Будь-то проливной дождь или метель, ураган или гроза. Штиль в природе с его неизменным «ясно» казался пресным до ломоты в зубах. Мертвой схемой, а не жизнью. Или чем-то вроде тюремного заключения в одиночке. В разгуле же стихии видела что-то удалое, бесшабашное, и этим ве-ли-ко-леп-но-е!
