«Я… Это… по-большому, – соврала она. – В кустики… Ты не жди меня, провожать не надо… Скоро приду».
Так боярышник спас её от разоблачения. Мысль о возвращении в корчму мерзкой тварью взбаламутила желудок, и, не успела Цветанка выбраться из кустов, как её тут же согнуло пополам в приступе рвоты. Наверно, это было к лучшему – избавиться от того, что распирало изнутри и булькало в животе, и с чем она уже не могла справиться.
Почему она так боялась разоблачения? Наверно, внутренний голос подсказывал, что если выяснится её пол, то ничего хорошего ждать не следует. Притворяясь парнем, она могла рассчитывать на равенство и уважительное отношение, а какое уважение к женщине? Если её юные приятели по дружбе ещё как-то принимали её, то о том, чтобы открыть правду этим взрослым, матёрым ворам, и речи быть не могло. Переводя дух и роняя тягучую слюну с губ, она нащупала янтарное ожерелье, будто желала услышать от него подсказку.
Ничего не ответило ожерелье… А может, просто руки перестали чувствовать что-либо? Цветанка сжала и разжала кулак. Пальцы будто затекли, по похолодевшей коже бегали колючие мурашки. Наверно, порежь она сейчас руку, то и боли не ощутила бы. Существенно трезвее она как будто не стала, хмель по-прежнему угнетал и давил на нутро, как каменная плита, но в опустевший желудок твёрдо вошла чешуйчатым змеем злость. Вернувшись на своё место, она решительно отодвинула кружку:
«Всё, братцы, будет с меня. Не лезет в меня больше».
Ярилко грозно сдвинул брови:
«Рыжий [13] из тебя брат будет, коль за весёлой чаркой нас не уважаешь».
Неожиданно за Цветанку вступился Жига:
«А и в самом деле, хватит Зайцу брюхо буравить [14]. Зелен он ещё, все попойки да пирушки у него впереди. Он нас сегодня и так жирно уважил, проставился на славу – чего ещё желать? По мне, так добрый будет брат, масть честно удержит [15]». – И Жига с довольным видом сыто отрыгнул и похлопал себя по животу.
К мнению Жиги Ярилко прислушивался и имел почтение к его сединам. Тот, вероятно, мог бы и сам верховодить в шайке в силу своего опыта, но предпочитал место казначея и советника. По здравом размышлении, всё же был свой смысл в том, чтобы таким ответственным делом занимался старший, видавший виды товарищ, а атаманил молодой и удалой.
«Ин ладно», – махнул рукой Ярилко.
Вполне понятно, почему на следующий день Цветанка не смогла пойти на встречу с Нежаной: последствия перепоя нешуточно накрыли её глухой пеленой дурноты. Но, оставшись дома, она обрекла себя на нескончаемую пытку в виде упрёков и нравоучений бабушки Чернавы; мало того, что её мучила телесная хворь, так ещё и бабуля снова и снова сокрушалась о том, что Цветанка сбилась с пути. Дальше – хуже. Вздумав оттаскать непутёвую внучку за косу, подслеповатая бабуля наконец обнаружила её отсутствие и разохалась:
«Ох, ох, да что ж это творится-то? Ох, накликала ты, дурёха, себе на головушку несчастье!»
До сих пор Цветанка смиренно и угрюмо выслушивала всё это, а тут не утерпела и огрызнулась:
«Да полно тебе, бабушка, глупости-то выдумывать! Какое несчастье может случиться от обрезания волос? А прачкой али стряпухой у чужих людей вкалывать я не стану за гроши, так и знай. Пусть в меня молния ударит, если я пойду к богатеям в услужение!»
Бабуля заквохтала, забормотала, всплёскивая сухонькими, скрюченными руками, а Цветанка, превозмогая дурноту, отправилась на вольный воздух, под ясное небо – к реке. Густой запах цветущих трав лечил, тихо плещущая волна утешала, а янтарное ожерелье мягко сияло на солнце тёплым светом далёкой зари…
А когда она на следующий день пришла к знакомому забору, в саду уже не слышалось полюбившегося ей светлого голоска, только яблони грустно вздыхали кронами. Сколько ни бросала Цветанка камушки, никакого ответа не последовало, а доски так и не отодвинулись. Отчаявшись, она сама попыталась их сдвинуть снаружи, но ничего не вышло. Сердце рухнуло в ледяную тьму… Может, лазейку обнаружили и заколотили? Упрямо не желая с этим мириться, Цветанка кидала и кидала камни, пока из усадьбы не выскочил дворник с метлой. Накинувшись на неё, он закричал:
«А ну, пошёл прочь, оборвыш! Не ходи сюда, чести девичьей не марай! Просватана Нежана за доброго человека, а коли он узнает, что она с тобой якшается, не бывать свадьбе! Прочь, прочь, чтоб тебя тут больше не видели и не слышали! Прочь, а то собак натравлю!»
Лучше бы резвые ноги Цветанки подвели её и не смогли унести прочь её расколотое на черепки сердце… Лучше бы оно прямо тут, под забором, рассыпалось на красные тлеющие угольки, а потом погасло на ветру, затоптанное прохожими. Будь проклят Ярилко и его шайка, из-за которых она не смогла в последний раз повидаться с Нежаной!
Она бежала и бежала, пока в груди что-то не разорвалось горячими искрами… Наверное, сердце разбилось. Упав в траву, она грызла стебельки, отрывала цветочные головки, рычала и выла, как волчонок. Травяная горечь во рту не могла заглушить боли, жестоко язвившей душу.
Всё, что ей осталось от Нежаны – это куски берёсты с нацарапанными на них рисунками и словами. Ещё долго не могла она решиться их развернуть, боясь, что в груди что-то лопнет… Хотя чему там было лопаться? Сердце уж и так погибло, лишь ныл чёрный остывший уголёк, оставшийся на пожарище. Берёста зашуршала в пальцах Цветанки… Она опасалась заплакать, но слёзы, видно, пересохли раз и навсегда, только тоска аукалась в пустой груди, когда она смотрела на выцарапанные рукой Нежаны закорючки-буквы, а в ушах звенел голос, произносивший: «Дом… Дерево… Голова… Капуста…»
В какой-то миг буквы вдруг зашевелились букашками, ожили и обрели звук, их очертания наполнились смыслом, и Цветанка с удивлением прочла:
«Лож… ка. Ру… ка. Яй… цо». – Прочла осмысленно, а не как бездумное повторение зазубренного.
Но какой теперь во всём этом был прок? Только грустное тепло разливалось внутри, в уголках глаз сухо пощипывало.
А через несколько дней в дом постучалась незнакомая, скромно, но чистенько одетая девочка – некрасивая, с широким, как у лягушонка, ртом и рыжими веснушками на щеках. Сердце-уголёк в груди Цветанки ёкнуло в предчувствии, и она поспешно выскользнула за порог.
«Кто там?» – послышался голос бабушки с печной лежанки.
«Это ко мне, бабуль! Лежи, лежи!» – отозвалась Цветанка.
«Дружки, что ль, твои? – проворчала бабушка. – Шалопаи, дурни непутёвые… Розга по ним плачет…»
