Из тёплых янтарных глаз струились слёзы и нежность. Пальцы Жданы ворошили пряди волос княгини, касались её щёк, а солнечные зайчики сливались вокруг в сплошное золотое сияние.
«Государыня… Я убежала от своего мужа, князя Вранокрыла, – шептала она. – Мне некуда больше идти! Кроме тебя, у меня никого не осталось. Прошу тебя, умоляю, прими меня и моих детей, укрой, огради, спаси…»
Её голос струился в сердце Лесияры, как тёплое молоко, и знакомая сладкая боль вперемешку с солнечным светом воцарялась внутри. Сев рядом и обняв стройный стан Жданы, княгиня зарылась носом в её волосы.
«Сколько у тебя детей?» – спросила она, горько смеясь над самой собою. Гордая маска отстранённости, которую она примеряла, рассыпалась в прах – просто сгорела в пламени лучистого взгляда карих глаз.
«Я еду с тремя сыновьями, – тепло защекотало щёку княгини нежное дыхание женщины. – Через два дня буду у границы Белых гор. Миновала Ожарск… Въеду чуть к северу от семиструйного водопада – того места, откуда меня похитили. Там есть дорога… По ней и въеду. Пожалуйста, государыня, помоги мне».
«Я встречу тебя, – пообещала Лесияра, прижимая её к себе в сладостном мучении. – Я сделаю всё, чтобы тебе помочь. Прости меня, Жданка… Прости, что тогда покинула тебя, отступилась, не позаботилась о тебе, не защитила. Если бы я тогда не отмахнулась, с тобой не случилось бы всего этого… Сейчас я этой ошибки не допущу. Даже если твой муж объявит мне войну, я ему тебя не отдам. Он должен поплатиться за всё, что сделал».
Тёплые янтарные глаза распахнулись, а губы приоткрылись: видимо, Ждана хотела сказать что-то ещё, но не успела. Объятия княгини опустели. Ждана исчезла – видимо, проснулась или её разбудили.
…Расплывчатое пятно света – окно. Завешенные коврами стены. Какие-то бубнящие голоса, лицо с очень высоким лбом… А, нет, это бритая голова мастера Ладиславы.
– Государыня, как ты? Полегчало тебе?
Лесияра поморщилась: даже хмурый свет осеннего утра причинял боль глазам. Слабость отступила, и княгиня смогла сесть на постели, куда её уложили Ладислава с дочерью. За дверью кто-то переговаривался, но в комнате рядом с княгиней находилась только хозяйка дома – с сиренево-голубыми глазами и пшеничной косой на темени.
– Благодарю, Ладислава, мне уже лучше, – сказала Лесияра, ища взглядом сапоги. – Я здорова, просто устала что-то. Забот много навалилось…
На самом деле забот было только две: угроза с востока и приезд Жданы. Причём вторая заслонила собой всё, и Лесияра чувствовала себя ослепшей, оглохшей и к тому же охмелевшей. Мягкая сладость объятий, тепло дыхания, серебро кос, солнечный янтарь глаз – вот всё, чего княгиня желала сейчас. Златоцвета, наверно, была уже давно счастлива в Саду Лалады и далека от земного мира, а Лесияре осталась только вторая звезда из ночного пруда. И если за неё придётся воевать – ну что ж…
Что дальше? С оружием вопрос решён, теперь – подготовить всё к встрече Жданы. Встретить её, затем – поговорить с зятем, предупредить о возможном нападении зимой. Именно в такой последовательности, не иначе.
Дома Лесияра застала странную картину: дворец был охвачен пляской. Плясали все – стража, слуги, дружинницы… Причём, судя по их измученному и запыхавшемуся виду, давно. Откуда-то из внутренних покоев слышался звон гусельных струн, от которого ноги княгини сами, против воли, начали притопывать, а руки – взмахивать и прихлопывать. Движения оказались приставучими – хуже икоты, и прекратить их не получалось. Не иначе, кто-то баловался с гуслями-самоплясами, поняла княгиня.
Этот чудесный инструмент хранился в отдельных покоях под неусыпной стражей, брать его без ведома правительницы не разрешалось, но нашёлся какой-то ловкач, который его таки стянул. Стоило притронуться к струнам, как они начинали сами звучать, заставляя всех (за исключением нежити и играющих музыкантов) пускаться в пляс. Гусли хранились как диковинка, а пользовались ими только по большим праздникам – на потеху гостям и самой княгине.
Пританцовывая, Лесияра направилась на звуки музыки и обнаружила в Престольной палате, посреди изнемогающей толпы, виновниц этого безобразия – Дарёну и Любиму. Гусли были в руках у княжны, а Дарёна подыгрывала на домре, и обе потешались вовсю над начальницей стражи Яромирой. Та лежала на спине уже без сил, молотя пятками по полу и беспорядочно взмахивая руками, которые всё ещё повиновались волшебной музыке. На Дарёну, игравшую на домре, гусли не действовали – она не выглядела усталой, двигалась сдержанно и по своей воле, тогда как все вокруг были бы и рады остановиться, но яростно отжигали, находясь в подчинении у зачарованного струнного перезвона.
– Это что за выходки? – воскликнула княгиня, безостановочно приплясывая. – Любима! А ну, перестань!
Девочка только звонко расхохоталась над ней, весело подпрыгивая и кружась с гуслями. Сколько Лесияра ни пыталась до них дотянуться, ноги всё время уводили её куда-то в сторону.
– Дочь, лишу тебя подарков! – пригрозила она. – А ну, прекрати сей же час!
Угроза возымела действие, но вот незадача: княжна не знала, как заставить гусли смолкнуть. Она и кричала им «хватит!», и пыталась зажать рукой струны, но ничего не выходило.
– Переверни струнами вниз! – подсказала княгиня.
Любима перевернула гусли, и музыка прекратилась, а с ней и неостановимая всеобщая пляска. Бух! Бух… Бух… Все вокруг повалились как подкошенные – кто на пол, кто на лавки, а кто прислонился к стене, тяжко дыша и прижимая руку к сердцу. Яромира перестала судорожно извиваться на полу, как уж на сковородке; завидев правительницу, она кое-как поднялась на четвереньки, но не удержалась и тут же обессиленно растянулась снова.
– Любима! Изволь-ка объяснить, что всё это значит! – сердито пропыхтела княгиня. – Как к тебе попали гусли?
– Я сама взяла, – гордо вскинув голову, ответила княжна. – У стражниц между ног прошмыгнула, гусли схватила, по струнам ударила – ну, они и заплясали. И уже ничего мне сделать не могли. Не сердись, государыня! Я это сделала, чтоб Яромиру наказать. Она у Дарёны домру отобрала и петь ей запретила…
– Что за чушь! – нахмурилась Лесияра. – Яромира! Это правда?
Начальница стражи кое-как поднялась, но заговорить смогла не сразу – долго переводила дух. Вместо неё смущённо вставила словечко Дарёна:
– Государыня… Позволь мне объяснить.
