«Как же ты нас всех перепугала, Младушка», – всхлипнула смутно знакомая незнакомка.
Её голос порвал оболочку чёрного беспамятства, и связи с миром звонко натянулись, напоминая о себе: это – родной дом. Это – младшая сестра Зорица, своими бестолковыми поцелуями неуклюже всколыхнувшая во Младе телесную чувственность и напомнившая о том, что она уже невесть сколько не была с женщиной.
Уютный полумрак окружал теплом и безопасностью. Дом, в котором Млада родилась и выросла, молча и внимательно слушал её боль, забирал усталость и хворь, свернувшись вокруг женщины-кошки огромным дышащим зверем. Построенный руками родительницы Твердяны, он хранил её несгибаемую животную силу и был так же надёжен, как она сама.
«Оставь-ка нас, Зорюшка», – негромко прогудел голос из мягкой, шерстяной утробы сумрака.
В свете лучины блеснула гладкая голова и чёрная коса, перекинутая на грудь. В чистой льняной рубашке без пояса и мягких домашних чунях, Твердяна уселась на край постели, а Зорица послушно выскользнула из комнаты.
«Помоги, – пробормотала Млада, не узнав собственного хриплого и севшего голоса. – Мне надо выздороветь как можно скорее… Только ты можешь помочь».
«Уже подлечила тебя, – кивнула Твердяна. – Утром будешь на ногах. Только через границу больше не шастай, поняла?»
Горячий комок толкнулся в животе, Млада сглотнула, но в сухом горле только царапнуло. От родительницы было бесполезно пытаться что-то утаивать.
«Знаю, к девочке бегаешь, – поблёскивая пророческим взглядом, усмехнулась Твердяна. – Ничего с ней не стрясётся, а вот ты все силы в хмари растеряешь. Кто границу будет стеречь? Долг свой не забывай».
Кузнечно-оружейное дело никогда не привлекало Младу. С детских лет она мечтала стать воином, а в пятнадцать попросила благословения на службу в пограничной дружине. Твердяна не стала возражать: наследницей её дела была Горана. Но если Младе позволили не идти по стопам родительницы, это не означало, что она могла недостойно проявлять себя на той стезе, которую сама избрала. Служить так служить, считала Твердяна, и Млада не смела её больше подводить и позорить. Хватило и того раза, за который пришлось пять лет ходить в кандалах. К тяжёлой и опасной работе в рудниках и унизительному ограничению свободы добавлялось мучительное, то обжигающее, то леденящее чувство вины перед родительницей, суровый образ которой вставал перед Младой из тьмы, стоило только закрыть глаза. Самое страшное, что могло быть – это холод отчуждения во взгляде Твердяны и её поворот спиной. Даже от мысли об этом сердце превращалось в жалкий комочек мокрой глины.
«Долг не забывай», – эти слова аукались эхом в гудевшей голове Млады, когда она шагнула в утренний лесной туман. Пересохшее горло просило влаги, и женщина-кошка отцепила от пояса фляжку, единым духом ополовинив её. Ещё никогда простая вода не казалась ей такой вкусной.
Некоторое время Млада не посещала Воронецкое княжество. Долг долгом, но от тоски по Дарёнке хотелось выть. Птенчик маленький, чудо желторотое, цветочек полевой, росинка чистая… Сосны заговорщически шептались о ней, небо в солнечные дни напоминало о тепле её глаз, а колышущиеся ветки яблонь в саду у родительского дома – о хрупкой тонкости её рук. Одиноким чёрным зверем Млада кралась в лесной чаще, жадно глотала горячую кровь свежепойманной добычи, взрывала широкими лапами снег горных склонов, а потом отнесла свою печаль Нярине. Целебные слёзы из её недр омыли сердце и душу Млады, наполнив их тихим светом туманной утренней зари. Мутная пена тоски схлынула, и в наступившей кристальной ясности мыслей и чувств робко поднял головку смешной, милый и пушистый, как сон-трава, цветок любви.
А однажды Младе привиделось, будто Дарёнка бежала к ней в разодранной окровавленной одежде, то и дело спотыкаясь и обессиленно падая в жухлую осеннюю траву, как сломленное ветром деревце. Белый сполох ледяной ярости ослепил Младу в первый миг: что за мразь посмела тронуть её? Вздох, рык – и женщина-кошка пробудилась, упав с полатей в своём лесном доме. Она по-кошачьи приземлилась на все конечности, жмурясь от света и скаля зубы. Тревожный луч осеннего солнца пел струной: «Дарёнка! Дарёнка!»
«Что за…» – пробормотала Млада, расслабляя руки и встряхивая кистями, чтобы ногти, превратившиеся во сне в звериные когти, вернулись в человеческий вид. Не получалось: когти словно заклинило. И тревожное напряжение не отпускало.
За окном безмолвным упрёком сиял день: на рассвете следовало выйти в дневной дозор, а она проспала. И сон этот… Неужели что-то с Дарёнкой? Нет, не может быть. Родительница сказала: «Ничего с ней не стрясётся». Твердяна не могла ошибиться. Она никогда не ошибалась.
Остаток дня Млада провела в дозоре, а пальцы всё оставались когтистыми. Такого с ней ещё не бывало. Надежда на предсказание Твердяны о том, что с Дарёной ничего плохого не должно случиться, шаталась всё сильнее, подгрызаемая зверем-тревогой. Лес отвечал безрадостным молчанием, полный прозрачного и горьковатого осеннего одиночества.
Сумерки принесли с собой решимость. Больше нечего Дарёне было делать в землях под господством Маруши, настала пора её оттуда вызволять. Бросив сумку на лавку, Млада достала из овальной берестяной коробочки волшебное кольцо и взяла его в рот, потом скинула одежду и позволила силе, целый день удерживавшей на пальцах кошачьи когти, завладеть всем её телом.
Янтарноглазый образ Дарёнки провёл её сквозь пространство. Над лесной опушкой надкусанной краюхой хлеба висела луна, ночь неспокойно дышала пронзительной, крепкой сыростью и дразнящим запахом свежей крови, от которого у чёрной кошки вздыбилась шерсть. Много раз Млада с наслаждением вдыхала его на охоте, раздирая зубами тёплое мясо добычи, и обычно он заставлял её невольно облизываться, но сейчас она менее всего на свете желала бы его ощутить. Она горестно замерла над девичьим телом, распростёртым в холодной мокрой траве… Неужели слишком поздно?
Растрёпанная густая грива волос, бьющаяся жилка на шее. Слава Лаладе, жива. Усатая морда кошки нежно ткнулась девушке в ухо, а зорким глазам было довольно и лунного света, чтобы рассмотреть всё. Подростковая жеребячья угловатость уступила место женственности, налившиеся формы не оставляли сомнения: выросла и созрела. Но на этом прекрасном теле кровоточили ножевые раны… Яркой вспышкой проблеснуло видение: светлые женские волосы, пропитанные кровью, мост, река. Биение чёрных жил Маруши. Мысленно послав раскалённый клинок проклятия руке, нанесшей Дарёне удары, кошка осторожно опустила в траву кольцо изо рта, приметив место. Впрочем, оно так блестело в лунном свете, что и не захочешь, а увидишь.
