Лорен Оливер - Аннабель
Когда я была моложе, все лето шел снег.
Каждый день солнце поднималось в сером небе и скрывалось за его дымкой, по вечерам оно тонуло в оранжевом, как раскалённые угли, пламени.
А хлопья всё падают вниз и вниз. Не холодные, но обжигающие, как ветер приносящий запах гари.
Каждый вечер мои родители усаживали нас, чтобы посмотреть новости. Все картинки были одинаковыми: аккуратно эвакуированные города, закрытые города, благодарные граждане машут из больших окон, блестящие автобусы, которые увозят в новое будущее, жизнь совершенного счастья. Жизнь без боли.
- Видите?, - улыбаясь, говорила мама мне и моей сестре, Кэрол, - Мы живем в величайшей стране на Земле. Видите, как нам повезло?
И всё же пепел продолжает падать вниз. Запах смерти пришел через окно, пролез под дверь, впитался в наши ковры и шторы, и кричал ей ложь.
Возможно ли быть честным в обществе лжецов? Или ты тоже должен постоянно лгать? А если ты лжешь лжецу этот грех с тебя как-то снимается или прощается?
Этого рода вопросы я задаю себе сейчас, в эти тёмные, водянистые часы, когда день и ночь сменяют друг друга. Нет. Не правда. В течении дня приходят охранники, чтобы принести еду и забрать еду, а ночью другие стонут и кричат. Они счастливчики. Они те, кто верит, что звучание голоса может принести какую-то пользу. Остальные из нас научились жить в тишине.
Интересно, что сейчас делает Лина. Мне всегда интересно чем она занимается. И Рэйчел тоже. Они обе мои девочки, мои красивые девочки с большими глазами. Но о Рэйчел я беспокоюсь меньше. Она всегда была твёрже Лины. Более дерзкая, более упрямая, менее чувствительная. Даже как девочка, она пугала меня, жестокая, с огненными глазами, с характером, как у отца.
Но Лина... маленькая, милая Лена, с её клубком темных волос, с раскрасневшимися, пухлыми щечками. Она спасала пауков с тротуара, чтобы спасти им жизнь; тихая, задумчивая Лина, сладко сюсюкается, чтобы разбить сердце. Чтобы разбить мое сердце: моё дикое, не исцелённое, неустойчивое, непонятное сердце. Мне интересно так же ли её передние зубы перекрывают друг друга; так же ли она до сих пор иногда путает слова кренделёк и карандаш; растут ли её тонкие каштановые волосы длинными и прямыми, или они начали виться.
Мне интересно верит ли она в ложь, которую они ей говорят. И я тоже, потому, что теперь я лгунья. Я стала ею по необходимости. Я лгу, когда улыбаюсь и возвращаю пустой поднос.
Я лгу, когда прошу "Книгу Тссс", притворяясь раскаявшейся.
Я лгу просто прибывая здесь, на моей раскладушке, в темноте.
Скоро это закончится. Скоро я сбегу.
И тогда лжи придет конец.
Когда я увидела отца Лины и Рейчел в первый раз, я знала: знала что выйду за него замуж, что буду в него влюблена. Знала что он никогда меня не полюбит, но я об этом не беспокоилась.
Представьте меня: семнадцатилетняя, тощая, напуганная. Одетая в слишком большую, потрепанную джинсовую куртку, которую я купила в дешевом магазине, и в вязаный вручную шарф, который даже близко не был достаточно теплым, чтобы защитить меня от холодного декабрьского ветра, который пришел с Чарльз Ривер, разбрасывая снег по сторонам, забирая у людей все цвета их одежды. Поэтому они шли улицами, белые как привидения, склонив головы.
Это был тот вечер, когда Миша взял меня с собой на встречу с кузеном друга его друга, Ровлзом, который управлял магазином по улице Девятой.
Такие магазины мы называли "темными центрами", которые распространились в течении десяти лет после принятия закона об Исцелении: Мозговые магазины. Некоторые из них кажутся, как минимум, наполовину законными, с комнатами ожиданий, похожими на приемные докторов и столами, чтобы прилечь. В других же, человек с ножом всегда был готовым забрать ваши деньги и оставить вам шрам, который, к счастью, выглядел достаточно правдоподобно.
Магазин Ровлза был именно таким. Низкая подвальная комната, выкрашенная в черный цвет, Бог знает зачем, провисший кожаный диван, небольшой телевизор, откидной деревянный стул, и обогреватель - все бы выглядело довольно мило, если бы не запах крови, несколько ведер и отделенная занавесом область, где он фактически и занимался своей работой.
Помню, меня чуть было не вырвало, настолько я нервничала. Впереди меня была еще пара детей. На диване не было мест, и мне пришлось стоять. Я думала, стены сговорились, я боялась, что они рухнут, похоронив нас там.
Я убежала из дома почти месяц назад. Я экономила и еле наскребла деньги на эту подделку.
В те дни было легче путешествовать. Спустя десять лет лечение было доведено до совершенства, стены по-прежнему устремлялись вверх, а регуляторы были не так строги. Тем не менее, я никогда не была дальше, чем на двадцать миль от дома, и почти всю поездку на автобусе до Бостона я провела, либо прижавшись носом к окну, наблюдая, холодные пятна бедных зимних деревьев и дрожащие пейзажи и сторожевые башни - новые и строящиеся, либо в ванной комнате, нервничая и пытаясь задержать дыхание против резкого запаха мочи.
Последний коммерческий рейс - это то, что я смотрела по телевизору в магазине Ровлза, дожидаясь своей очереди. Новости о том, что экипаж готовит взлетно-посадочную полосу, рев самолета, который шел по полосе, и наконец взлет: нереальный взлет, как у птиц, такой прекрасный и легкий, что хочется заплакать. Я никогда не летала самолетом и теперь уже никогда не смогу. Взлетно-посадочные полосы будут демонтированы, а аэропорты - заброшены. Слишком мало газа, слишком большой риск заражения.
Помню, мое сердце подступило к горлу, и я не могла отвести взгляд от телевизора, от изображения самолета, который на глазах менялся и становился все меньше, пока не превратился в маленькую черную птичку на фоне облаков.
Вот когда они пришли: солдаты, молодые новобранцы, только что из учебного лагеря. Накрахмаленная новая форма, ботинки блестящие, как нефть. Люди пытались бежать через задний выход, и все кричали. Шторы распахнулись, я увидела хлипкий складной стол, покрытый простыней, и девушку, вытянувшуюся на нем, с кровоточащей шеей. Ровлз, должно быть, был на полпути до завершения ее процедуры. Я хотела помочь ей, но на это не было времени.
Задняя дверь распахнулась и я вышла на алею, покрытую льдом, заваленную грязным снегом и мусором. Я упала, порезав себе руку льдом, но продолжала идти. Я знала, что если попадусь - это будет концом - меня вернут родителям, шанс попадание в лабораторию сводился к нулю.
