В давние времена набегов на Британию до Хейкона АйронТоя (Железного пальца), Высокого Вождя Норвегии, дошли слухи, рассказанные его рабами — саксами, что народ Одинсбригг в королевстве Англия хранит великое сокровище. Решив заполучить его, он послал самых свирепых воинов, которыми командовал Бранд Айнарссон, которого называли Молотом Тора, завоевать деревню и привезти золото ему. Но сокровище охраняли не только мужчины, вооруженные мечами, но и колдовские чары ведьмы Квен, которая создала воинов из своей крови и послала своего сына командовать ими.
Когда Бранд увидел, что его воины убиты, ярость охватила его, и он получил силу десяти берсерков. Он кинулся на призраков и резал, рубил, пока не попал по твердой плоти, и он убил сына Квен.
В ярости от горя Квен воспользовалась магией, взяла в плен Бранда и тех его людей, чьи сердца еще бились, отнесла их к сокровищу, которое они пришли украсть, и прокляла их. Она превратила их в тени зверей, которые были наполовину животными, наполовину людьми, каждый принял форму своего fylgja[1], духовного компаньона, чье изображение они носили на цепочке. Закончив, Квен забрала их амулеты и разбросала их по земле, а людей отвела в лес, чтобы на них охотились.
Когда слух о судьбе Бранда достиг Хейкона, он задрожал в страхе и приказал своим кораблям отплыть, но поднялась огромная волна, и его корабль исчез в морской пучине. Он так и не узнал, насколько серьезным было проклятие его воинов, так как Квен сделала их бессмертными, чтобы их муки продолжались. Вечно.
Сменялись поколения, народ Одинсбригга потерял интерес к своей охоте, и Бранд стал искать своих воинов и собрал их вместе. Но когда солнце садилось и вставало, звери становились людьми, люди превращались в зверей, и так далее, а отвратительная магия защищала их от смерти, но не от боли. Когда стало ясно, что они не могут жить вместе, каждый воин избрал свой собственный путь. Прежде чем они расстались, Бранд поклялся своим людям, что будет охотиться за Квен, пока не найдет ее, и заставит ее заплатить за то, что она совершила.
Проходили года, столетия, а Бранд все еще охотился. Понемногу его воины снова научились жить среди людей. Первым из них был Ивар, сын Торли, которого звали Грэйклок (Серый Плащ), который днем превращался в орла…
Из Дирреккрской Саги Ари Старлассона [2]
Декабрь 1095
Безумие. Вот что это было.
Ивар стоял перед донжоном[3] замка Солсбери — его сердце глухо билось, словно он участвовал в битве — и задавался вопросом: что овладело им, раз он приехал в это место.
Все эти годы после Одинсбригга он никогда не находился среди такого множества людей. Обычно его призывали куда — нибудь в изолированное место — в сельскую часовню, в маленькое поместье, на лесную поляну — и только немногие доверенные лица знали, кто он и что сделал. Когда в редких случаях он осмеливался приехать в город, он держался окраин, где убежище леса было на расстоянии лишь нескольких шагов. Теперь, он был здесь, под опекой мощного замка, с армией, расположенной лагерем во дворе и во всем городе за стенами. Каждая косточка в его теле кричала, что это место было ловушкой, что его поймают здесь, в этих стенах, что подобие жизни, которую он, наконец, собрал по кусочкам за последние три десятилетия, будет разрушено.
Да, это, несомненно, было безумие, но все же он собирался идти в башню, потому что Вильгельм приказал ему приехать, и он хотел знать, почему. Ивар глубоко вздохнул и поднялся по ступеням к двери.
— Сэр Иво де Вэсси, — сообщил он страже, используя имя, под которым он был известен этим норманнам.
— Солар[4], — проворчал мужчина и открыл дверь.
От толпы у Ивара перехватило дыхание: дворяне, рыцари и слуги двигались и разговаривали друг с другом, собаки дрались за кости; jongleur[5] играл; а поверх всего этого — запах пота, меда, жира и дыма. Память о других временах и других залах, полных друзей, знакомых и родных, ныне давно мертвых, ударила Ивара в живот, словно бронированный кулак, и ему пришлось вдохнуть воздуха, чтобы удержаться на ногах. Он пересек зал, не глядя по сторонам, и взбежал вверх по лестнице. Войдя в солар, он остановился в нескольких шагах от румяного бочкообразного мужчины, играющего в какую — то настольную игру, и преклонил колено.
— Вы опоздали, де Вэсси, — сказал Вильгельм Руфус, сын Завоевателя и король всей Англии. — Я велел вам явиться ко мне в пятницу.
— Все еще пятница, Ваша светлость.
— Только — только, — проворчал, вставая, Вильгельм. Он медленно кружил вокруг Ивара, его зеленые домашние туфли шаркали по каменному полу, взглядом он сверлил макушку Ивара. — Колокола аббатства уже звонили для вечерней службы.
— Да, Ваша светлость. Но вы же не монах.
Домашние туфли остановились в поле зрения Ивара, и он приготовился к удару. Эта игра, в которую он играл с Вильгельмом, была опасна и могла плохо закончиться в любой момент — но не сегодня вечером. Вместо этого король фыркнул от смеха.
— Господь свидетель[6], нет, — Вильгельм толкнул Ивара унизанной кольцами рукой перед тем, как поцеловать, затем схватил и с раздражением поднял его на ноги. — Вставай, мужчина. Вставай. Все остальные — вон. Я желаю разговаривать с моим серым рыцарем наедине.
Благородные лорды, колеблясь, медлили у стола, и Ивар знал: каждый сейчас оценивающе смотрел на него и думал, бросит ли этот неизвестный выскочка вызов его положению. Маловероятно. Едва ли мужчина мог бросить вызов кому бы то ни было, когда он проводил дни, летая за голубями.
— Вон! — проревел Вильгельм, когда его бароны оказались не в состоянии двигаться достаточно быстро. Он ткнул пальцем в мальчика — слугу. — Ты. Наполни мой кубок прежде, чем уйдешь.
Мальчик бросился исполнять приказ, пока лорды, друг за другом, выходили. Когда за слугой закрылась дверь, Вильгельм поднял посеребренный кубок и отпил из него, отмеряя новый круг вокруг Ивара, на сей раз относительно близко от того.
— Как получается, что из года в год вы меняетесь так мало? Вы выглядели так же, когда начинали служить моему отцу.
Попался. Ивар отбросил эту мысль, принимая вино, протянутое Вильгельмом. Он сделал большой глоток, прежде чем ответить:
— Мне повезло, на меня не давит вес короны, которая покрыла бы меня морщинами.
— Это бремя, которое большинство мужчин несло бы охотно, — сказал Вильгельм.
