Дмитрий Леонтьев - Бастион

Когда она вошла, разговоры в зале смолкли. Мужчины, как по команде, выполнили «равнение на нее», а их спутницы, наоборот, с деланно — равнодушными гримасами отвернулись в противоположную сторону. Напрасно. Право слово, там было на что посмотреть, и было чему поучиться. Высокая, статная, на вид лет двадцати семи — двадцати восьми, с холодными, как весенние озера, голубыми глазами, и четкими контурами немного надменного рта... Если б ваятели древней Эллады увидели эти тонкие, правильные черты лица, то, в бессильной ярости от собственной бездарности разбили свои статуи еще до того, как это сделали за них варвары. Пышную гриву черных волос, она украсила диадемой в виде двух переплетенных змей, глаза которым заменяли огненно — красные рубины.

Очнувшийся от оцепенения официант бросился было к ней, намереваясь предложить столик, но она остановила его небрежным движением руки, и медленно обвела взглядом сидящих в зале. Трое или четверо наивных ловеласов, тут же вскочили со своих мест, заискивающе улыбаясь, и жестами приглашая присоединиться к ним. Она не удостоила их даже взглядом, продолжая осматривать зал, пока не заметила меня.

Я сидел за дальним столиком, у танцевальной площадки, в компании литровой бутылки виски, и скучал. Она подошла, и, не дожидаясь приглашения, уселась напротив.

— Привет, ангелочек, — сказала она низким, чуть хрипловатым голосом, который многие мужчины почему-то находят невероятно сексуальным, и кивнула на бутылку: — Опять катаешься на машине времени: выпил — и наступило завтра?..

— Привет, костлявая, — усмехнулся я. — Косу тебе охрана пронести не разрешила?

Она рассмеялась. Пожалуй, это была единственная женщина, которую я всегда был действительно рад видеть. Впрочем, «женщиной» ее можно было назвать, разве что, выпив, тот самый литр виски, что стоял передо мной. Во-первых, она была старше всех женщин на земле, вместе взятых, во — вторых, красивей... Да что там женщины?! И по ту, и по эту сторону мира, в красоте с ней могла сравниться лишь моя мать, что было неудивительно, ибо они были родными сестрами.

Удивительная женщина моя тетя: нежная и грациозная, как лань, в схватке она становилась свирепа и опасна, как дикая пантера. Пожалуй, она была лучшей воительницей на земле. Ни ангелы, ни демоны, не говоря уже о простых смертных, не имели против нее ни единого шанса. Даже мой отец не мог бы сравниться с ней в воинском искусстве. А это, мягко говоря, высокий показатель...

— Коса не подошла бы к моему платью, — пояснила она, вытаскивая из моей пачки сигарету, и делая изрядный глоток из моего же стакана. — Но что толку объяснять тебе такие тонкости? Ты уже давно утратил к женщинам вкус, ангелочек.

— Я же просил не называть меня так!

— Но ведь я помню тебя еще кучерявым карапузом, с голой попкой и белоснежными крылышками. Шустрый такой был проказник... Амурчик...

— Может ты и не заметила, но с той поры утекло много воды. Впрочем, — поддел ее я. — в твоем-то возрасте пара-тройка тысячелетий значения не имеют.

— Да и ты малость подрос. Щетина, кожа — джинса, взгляд перенасыщенной порочности... Это называется «имидж», или ты себя так чувствуешь?

— Прожив столько времени среди людей, сложно остаться ангелом любви. Они здесь не выживают. Здесь есть место только для Порока. Это ты все та же...

— С чего бы мне меняться? — пожала она плечами и залпом осушила целый стакан виски. Пить она тоже умела — этого у нее не отнять. Напивалась, правда, крайне редко, но уж если это случалось... Я осторожно отобрал у нее стакан и бутылку.

— Но зато я делаю свою работу по прежнему качественно, — продолжила она. — А вот ты... В этом мире нужен ангел Любви, а не Порока. Слишком мало первого, и слишком много второго…

— Не начинай сначала, — попросил я. — Я не люблю людей и не собираюсь жертвовать ради них даже частичкой времени. Не говоря уже о всей своей жизни. Меня часто называют демоном, но по мне так, люди хуже демонов. А с чего это ты вдруг стала заботиться о людских нравах?

— Да плевала я на их нравы, — откровенно призналась она, закидывая ногу на ногу. Мужчины за соседними столиками громко засопели и дружно заказали у официанта по двести грамм водки.

— Просто ты нарушаешь законы мироздания, — продолжала она, словно не замечая устремленных на нее со всех сторон взглядов. — И я за тебя боюсь. Когда наступает Срок, я увожу людей в те места, которые они заслужили своей жизнью, то же касается и Бессмертных, когда они перестают быть Вечными, и нарушают законы мироздания. Разумеется, я, по блату, подберу для тебя что-нибудь... Этакое…  миленькое. Но стоит ли торопиться?

— Не пугай, курносая, — сказал я. — Меня уже сложно напугать. Признаться, мне вообще осточертел этот мир, и если б не...

Я осекся на полуслове, но она поняла, и так посмотрела на медальон на моей груди, что я невольно прикрыл его ладонью. Тут же опомнился, и покачал головой:

— Видишь, до чего дошел?.. Нервы…Скучно мне, тетушка. Я перерос порученное мне. Нет больше ни желаний, ни веры. Женщины — слишком примитивные существа, что б вообще тратить на них время. Все — было, все — надоело, все — суета сует... Даже сам процесс флирта, соблазнения, влюбленности, настолько предсказуем, что вызывает не азарт, а тошноту. И знаешь, что парадоксально? Как ангел Любви, я достигал куда меньших результатов, чем как ангел Порока. Что из этого вытекает? Ангел Порока сильнее ангела Любви.

— У тебя совсем голову снесло, — вздохнула она. — Любовь, это то, что сильнее всего на свете, а ты — лишь одна из ее теней. Теней!..

— А ты говоришь банальности, — утомленно парировал я. — «Добро — это добро, зло — это зло, черное — это черное, а белое — это белое»... Бла-бла–бла… Оглянись! Мир изменился! Нет уже ни добра, ни зла… Одна серость! Сплошные «инь и янь в одном флаконе». И в добре уже есть зло, и во зле — добро... Мерзость какая!..

— Хочешь вылечу от скуки? — прищурилась она. — Новое пари, а?

Это была наша старая забава. Время от времени мы придумывали друг для друга, казавшиеся невыполнимыми задания, заключали пари и тем развлекались. Если б вы только знали, какие империи создавались и разрушались из-за таких «мелочей» как любовь и человеческий фактор. То, что казалось незыблемым, рушилось из-за одного — единственного расставания, и создавалось — из ничего! — из-за одной — единственной встречи. А строителями были мы. Скучно, очень скучно жить среди примитивных и однообразных людей годами, веками, тысячелетиями... Монотонно выполнять свою работу из года в год, и тускнеть самому, поневоле уподобляясь окружающей тебя серости...