Варвара Варкун - Ноктюрн цвета морской волны

— Синее.

— Ты не права, зеленое!

— Синее.

— Ну, какое же синее? Абсолютно зеленое. Темно-зеленое.

— Синее. Спасибо, что не сказал изумрудное…

Ласковое теплое сине-зеленое море легкой волной, почти не образующей пены, накатывалось на гальку и степенно отползало назад.

— Это тебе спасибо, что не обозвала голубым.

— Тебя? — Карие глаза, подчеркнутые длинными ресницами, искрились смехом. — Пока ты вроде бы не давал повода…

Ее сочные малиновые губы удивительно вкусны, если их запечатать долгим нежным поцелуем. Когда закончилась вечность, он медленно оторвался от сводящих с ума губ. Она открыла глаза.

— Синее.

Легкий беззаботный смех выдавал абсолютно счастливого человека. Он улыбнулся, вновь взглянул на море. И увидел, как долог был поцелуй.

— Золотисто-багровое.

Она высвободилась из объятий и тоже обратила взор к морю. Посмотрела на солнце, уже утонувшее нижним краем в воде.

— Золотисто-оранжевое.

— Багровое.

— Оранжевое.

— Ты знаешь, что про тебя Некрасов написал? — его голос прозвучал вкрадчиво, губы с трудом сдерживали улыбку.

— Знаю. Про коня и про горящую избу.

— Нет. Про тебя он написал — мужик, что бык — втемяшится в башку какая блажь, колом ее оттудова…

Ее серебристый, словно звон колокольчика, смех полетел над морем. Тонкие руки медленно обхватили шею. Он почувствовал, что полная высокая грудь прижимается все сильнее и сильнее…

Виктор устало опустил руки, крепко сжал узловатыми пальцами острые колени. Сегодняшний сеанс вымотал до предела. Хотелось лишь одного — уснуть.

— Еще одна пара. Десятая за месяц, — тихо пробормотал он.

Оставалось сообщить в статистическое агентство о свершившемся факте взаимной заинтересованности мужчины и женщины. И помолиться, чтобы они оказались способными к деторождению.

И все-таки здорово, что его перевели сюда, в специализированный центр. И помощника дали. Отличный парень, спокойный, молчаливый. Невысокий, широкоскулый, с густыми черными бровями, со странными разноцветными глазами. Никогда не спорит, со всем соглашается. Что попросишь — всегда старается сделать. Иногда, правда, может задать пару вопросов невпопад, от которых непонятно почему холодеет в груди, ну да это мелочи.

Виктор вспомнил, как однажды, несколько месяцев назад, брел по темной улице. Где-то в заросших палисадниках слышались трели сверчков. Иногда над головой проносились неясные тени летучих мышей. В одном из переулков он заметил парочку перебегавших дорогу кошек. Мир жил. И ему было все равно, останется ли с ним человечество или тихо исчезнет и забудется, как прочитанная книга.

А ведь еще лет пятьдесят назад все было по-другому. Как случилось, что люди престали интересоваться друг другом, перестали любить? Да что там! Даже замечать. Кто-то утверждал, что виной всему развитие виртуальности, другие говорили, что виной — обесценивание семейных ценностей, утрата традиций, третьи склонялись к мысли, что это естественный процесс — цивилизация изжила себя, и природные механизмы решили выключить Человека. Разбираться сейчас глупо. Все уже свершилось. И дело Виктора — бороться до конца, хотя, может, это уже агония. Но именно сейчас отступать нельзя, потому что в мире он один из немногих, кто может воздействовать на людей, пробуждать их интерес друг к другу. Его талант и есть тот крест, который он будет нести всю жизнь.

— Вы можете объяснить, что происходит? Без всяких научно-медицинских вывертов! Я двадцать минут беседовала с начальником отделения, но так ничего и не смогла понять. Он абсолютно не говорит на человеческом языке!

— Попробую, но сначала скажите мне, почему вы приехали только сейчас?

— Дела фирмы. Командировка затянулась, нужно было добить несколько контрактов.

— И второй вопрос: у вас есть дети?

— Нет, что вы! Когда? У меня открыты прекрасные перспективы для карьеры, только нужно работать…

— Ваша семья… Вы решили пожертвовать ею ради карьеры?

— Что вы такое говорите, доктор! Конечно, нет!

Высокая зеленоглазая брюнетка в деловом темно-синем костюме смотрелась очень эффектно. Крой подчеркивал точеные формы фигуры, а расстегнутая на одну лишнюю пуговицу голубая блузка говорила, что ничто человеческое женщине не чуждо. Если есть время. И силы.

— А вы можете сказать мне, миссис Старк…

— Ирэна.

— Что?

— Называйте меня Ирэной. От миссис Старк я устаю на работе.

— Хорошо, Ирэна. Итак, вы считаете, что семья для вас важна?

— Конечно, что за глупый вопрос! Очень!

— Вы чаще всего работаете семь дней в неделю, домой возвращаетесь иногда за полночь. Это семейная жизнь?

— У меня два отпуска в год по две недели.

— Да, но в предпоследнем вы пробыли два дня, а потом вышли на работу. В последнем — ни одного.

— Это так, доктор, но откуда вы все знаете? Виктор рассказал?

— Нет, не Виктор. Вас не было, фирма наотрез отказалась сообщать, где вы: коммерческая тайна. Нам пришлось собирать сведения своими силами. Иначе не смогли бы помочь вашему мужу.

— Ну, и зачем это нужно? Можно было просто расспросить Виктора. Вряд ли он бы стал от вас что-то скрывать.

— Наверное. Только… только он не помнит вас, Ирэна!

До перевода сюда Виктор жил в небольшом умирающем городе. Единственный сосед на весь квартал — старик Андрей — ютился в доме напротив. Как-то вечером, после очень удачного сеанса воздействия на очередную пару, Виктор стоял у подъезда и размышлял — зайти к соседу или пройтись по кварталу, уже давно ставшему его «крепостью». Так он и называл все двенадцать многоэтажек, похожих на кем-то забытые доминошные кости, поставленные на ребро. Однажды кто-то толкнет первую…

Сделав выбор, Виктор нырнул в темный подъезд. Старик когда-то жил на последнем — девятом этаже, но пару лет назад лифт сломался, а мастера так и не прислали. Наверняка решили, что трудности одного человека не стоят затрат. С тех пор сосед перебрался на второй этаж, первый показался слишком сырым. Старик даже мебель не стал брать, только попросил Виктора помочь перенести книги.

Дверь по обыкновению оказалась открытой, со стороны кухоньки слышалось стариковское шарканье. Виктор разулся, аккуратно поставил старые кроссовки в один ряд с начищенной обувью хозяина.

— Витя, это ты? Как раз вовремя. Заходи! — голос старика дрожал от волнения, и Виктор заподозрил неладное.

Андрей выглядел взбудораженным, жидкая шевелюра взлохмачена, глаза горели, а руки беспрестанно теребили замызганное кухонное полотенце.