Корона из незабудок - Аня Климовская

Никогда не думала, что можно так остро ощущать боль лишь от того, что жива. Руки ослабли, ведро упало, и ледяная колодезная вода, которую я с таким трудом дотащила до дома, пролилась на мои ноги.

— Матушка? — тихо спросила я.

Ответа быть не могло. Матушка была мертва — это мог понять даже дитенок. Она лежала на полу в сенях, в одной тонкой сорочке. Рядом валялись осколки со склянками — видимо, потянулась за лекарством, и упала. А сил подняться уже и не было совсем. Я моргнула несколько раз, но картина перед глазами не менялась, только почему-то стала расплываться.

Я распахнула ставни на окнах, запуская солнечный свет в наш старенький и покосившийся дом. Сразу стало прохладно — окна были большие, и апрельский промозглый воздух по щелям забрался в дом. Матушка любила, когда дома светло и свежо. Я глубоко вдохнула этот еще по зимнему морозный воздух и повернулась. Стянула с себя шерстяной платок и накинула на матушку. Аккуратно повернула ее — тело совсем не слушалось, было холодным и твердым, будто бы и не человеческим совсем.

С трудом уложив ее на кровати, ничего не чувствующими от холода руками, я вытерла ее лицо от крови. Поднялся ветер, хлопнули ставни. Запахло ландышами — любимыми матушкиными цветами. Не сдержавшись, я зарыдала.

Меня не было всего два дня! Повелась на обещанную плату, да пошла в замок помогать повитухе. Нашей-то уже под шестьдесят, и руки ей ломит, и зрение подводит. Да только никак не могла та девушка от бремени разрешиться: два дня и ночь кричала. Как же я была рада, когда младенчик появился, и мать жива осталась! От денег, дурочка, отказаться хотела. А вот теперь хоть будет, на что родную мать, которую бросила в холодном разваливающемся доме, похоронить.

Взяв старенький, еще сделанный отцом, деревянный гребень, я медленно расчесывала седые волосы матушки. Что ж наперед делать? К святому отцу идти? О похоронах с деревенскими договариваться? Матушка так цветы любила, успела ли налюбоваться? Мне нужно было еще мгновенье, прежде, чем расстаться навсегда. О чем я, дурная голова, только думала, оставляя ее одну?! Матушка была слаба, нельзя было слушать ее увещевания, что все в порядке. Болезнь грызла ее изнутри, и сколько бы я ни изучала травничество да целительство, никак не могла найти тот волшебный рецепт, что вернет ей здоровье. Не помогали ни разнообразные травы, ни крепко выдержанные настойки, ни самые отчаянные молитвы. Иногда, в холодные зимние ночи, когда матушка, казалось, не переставала кашлять, и с очередным приступом вот-вот выкашляет душу и жизнь, я допускала крамольные мысли. Я смотрела на свою истощенную болезнью маму и думала, что она не хочет выздоравливать. Как будто воля к жизни ушла от нее со смертью отца. Отец был кузнецом, при нем мы хорошо жили. Я еще помню полный жизни и красок дом, звон металла и крепкие загорелые руки отца, что обнимал меня перед сном. Но он погиб на войне, кузница отошла одному из старших его подмастерьев, а вырученные деньги ушли на лечение матушки, да плату соседям за работу на земле — я тогда была совсем ребенком и сама вспахивать и сажать не могла. Матушка же так и не смогла отойти от смерти отца, слегла от горя и медленно угасала.

И вот теперь умерла.

Я думала, что проведу последние мгновенья с ней, слушая ее наставления и в ответ утешая ее саму. Но мама умерла, замерзнув на холодном полу, с которого ее некому было поднять.

Умыв, расчесав и укрыв матушку одеялом, я вышла из дома. Была холодная звездная ночь. Старая луна едва светила. Подходящее время, чтоб на дорогах да перекрестках встретить души умерших. Я даже надеялась на это — до рези всматриваясь в темноту, надеясь увидеть седую фигуру в белом нижнем платье. Или, освободившись от болезни тела и встретившись со столь любимым ею отцом, она вновь стала юная? В простом коричневом платье, с непослушными черными кудрями, она наверняка плела венок из волшебных цветов и смеялась в ответ на грубоватые шутки отца. Но как бы мне не хотелось обмануться, дорога была пуста и тиха. Даже бродячие собаки, и те куда-то забились.

Дойдя до церкви, я замерла в нерешительности. Стоило ли дождаться утра? Но возвращаться в холодный дом с мертвой матушкой — нет, это было выше моих сил. Я решительно постучалась. И еще раз. Через длительное время, отец Госс открыл дверь. В руках у него были свеча и кинжал.

— Мария? — отец Госс спешно убрал кинжал. — Что ты здесь делаешь посреди ночи?

— Я…Моя матушка, — мертва. Умерла. Простое слово, но с голосом вдруг что-то приключилось. Горло сжалось и я никак не могла выдавить из себя все предложение.

— Ох, милая, — тяжело вздохнул отец Госс и распахнул дверь. — Проходи.

Он зажег несколько свечей и принес мне пряное вино.

— Выпей. Согреет тело и душу.

Я послушно выпила. Тепло не стало, но отец Госс сразу налил мне еще вина.

— Я помолюсь о Бланш. Она была доброй женщиной и хорошей матерью.

Слова молитвы за упокой души, произнесенные его тихим, размеренным голосом, помогли мне успокоиться. Вытерев слезы рукавом, я глубоко вздохнула и изо всех сил попросила ангелов позаботиться о моей настрадавшейся матушке.

— Я хочу похоронить ее, как полагается. Она столько страдала в земной жизни, так пусть жизнь небесная у нее начнется со всего лучшего.

Отец Госс вновь перекрестился и внимательно посмотрел на меня.

— Конечно, конечно. Но, Мария, от того, как мы проведем похороны, не будет зависеть судьба твоей матушки. Ангел Правосудия решит, достойна ли она лучшей доли. Мы лишь можем облегчить ее путь к Небесному Суду.

Я кивнула. Не сомневаюсь, что матушке Привратник откроет Злотые Врата Рая. Она была самым добрым и нежным человеком из всех мне известных.

— Я рад, что ты понимаешь. Зная, как вы были привязаны друг к другу, я волновался, что ты захочешь похоронить ее в дорогом саване, с процессией из нескольких плакальщиц. Но твое легкое согласие греет мне сердце.

— Плакальщицы? Саван? — от терпкого запаха ладана и прыгающего света свечей моя голова начала кружиться. — Сколько все это будет стоить?

Отец Госс посмотрел на меня с жалостью.

— Полмонеты серебра.

— Полмонеты? — глупо повторила я. Я работала двое суток,