— Мне очень жаль, — прошептала она закованному мужчине.
Ее голова откинулась назад, удар пришелся на левую щеку. Тело дернулось, и убийца схватил ее за волосы, чтобы она не свалилась на пол. Он с силой дернул, заставляя ее выгнуться навстречу ему. Она понятия не имела, куда делся его нож.
— Не смей извиняться за это. — Резко прижав руку к ее подбородку, он обхватил пальцами ее лицо. — Ты должна беспокоиться только обо мне. Ясно? Я сказал: тебе ясно?
— Да, — выдавила она, задыхаясь.
— «Да» что?
— Да, Дэвид.
Он схватил ее свободную руку и завел за спину. Боль разлилась по плечу.
— Скажи, что любишь меня.
Из ниоткуда налетел ураган гнева, бушуя у нее в груди. Она никогда не скажет ему этих слов. Никогда.
— Скажи, что любишь меня! — Заорал он, прижимая ее ближе к своему лицу.
Ее глаза блеснули, клыки обнажились. В ту же секунду его возбуждение вышло из-под контроля: его начало трясти, он стал задыхаться. Он был готов ударить ее, возбужденный от перспективы драки, словно собирался заняться сексом. Именно ради таких мгновений между ними он и жил. Он любил драться с ней. Он говорил ей, что его бывшая любовница не была такой сильной, не могла продержаться так долго, как она.
— Скажи, что любишь меня.
— Я. Презираю. Тебя.
Когда он поднял руку, сжав ее в кулак, она взглянула на него: стойкая, спокойная, готовая принять удар. Они долго стояли совершенно неподвижно, тела замерли в одинаковом напряжении, словно сердца, бьющиеся в одном ритме, связанные нитями насилия, протянувшимися между ними. На заднем плане заныл гражданский вампир.
Внезапно руки лессера схватили ее в объятья, он зарылся лицом в ее шею.
— Я люблю тебя, — сказал он. — Я так люблю тебя… Я не могу жить без тебя…
— Вот это да! — Послышалось со стороны.
Оба обернулись на голос. Дверь центра убеждений была широко распахнута, в дверях замер убийца с выцветшими волосами.
Парень начал смеяться, а потом произнес три слова, сработавшие как спусковой крючок для всего, что случилось дальше:
— Я должен рассказать.
Дэвид кинулся за лессером, выскочившим из помещения.
Бэлла не колебалась ни секунды, услышав первые звуки вспыхнувшей драки. Она взялась за цепи, сковавшие правое запястье гражданского, расстегивая защелку и отсоединяя звенья. Оба на произнесли ни слова, когда она, закончив, принялась за его правую лодыжку. Мужчина самостоятельно стал яростно выбираться из цепей с левой стороны, как только получил такую возможность. В ту же секунду, как он был свободен, вампир спрыгнул со стола и посмотрел на стальной наручник на ее руке.
— Ты не сможешь спасти меня, — сказал она. — Единственные ключи у него.
— Я не могу поверить, что ты жива. Я слышал о тебе…
— Иди, иди…
— Он убьет тебя.
— Нет, не убьет. — Он лишь заставит ее пожалеть, что она жива. — Иди! Драка не продлится вечно.
— Я вернусь за тобой.
— Просто иди домой.
Когда он открыл свой рот, она перебила его:
— Да заткнись ты, и сосредоточься. Если сможешь, скажи моей семье, что я жива. Иди!
В его глазах, когда он закрыл их, стояли слезы. Он сделал два глубоких вздоха и… дематериализовался.
Бэллу начало так сильно трясти, что она упала на пол, вытянув руку наверх к тому месту, где наручники крепились к столу.
Звуки драки, доносившиеся снаружи, внезапно стихли. В наступившей тишине раздался хлопок, двор озарился вспышкой белого света. Она не сомневалась, что ее лессер победил.
О Боже… Ей придется туго. Ей придется очень, очень туго.
* * *
Зейдист простоял на заснеженном газоне Бэллы так долго, как это было возможно, а потом дематериализовался и оказался рядом с унылым, готическим монстром, в котором жило Братство. Особняк выглядело как декорация к фильму ужасов: горгульи, тени и освинцованное стекло в оконных рамах. Напротив этой каменной горы находился внутренний двор, заставленный машинами и домик у ворот, где жили Ви и Бутч. Двадцатифутовая стена с двойными воротами окружала строения, а помимо нее внутри также имелось достаточно хитрых ловушек, приготовленных для нежданных гостей.
Зейдист подошел к стальным дверям главного дома и открыл одну створку. Войдя в вестибюль, он ввел код в небольшую выдвижную клавиатуру и, получив мгновенный доступ, прошел дальше. Вступив, в фойе он поморщился. Просторное, аляповато отделанное помещение с золотыми стенами и мозаичным полом напоминало переполненный бар: слишком много возбуждения.
Справа доносились оживленные звуки ужина: звон столового серебра по фарфору, неясный голос Бэт, тихий смех Рофа… потом послышался низкий баритон Рейджа. Повисла тишина, вероятно потому, что Голливуд корчил рожу, а затем раздался оглушительный смех, раскатившийся в стороны, словно маленькие блестящие шарики по чистому полу.
Он не был заинтересован в разговоре с братьями, а уж тем более в совместном приеме пищи. К этому моменту они все были в курсе, что его выставили из дома Бэллы, как опасного преступника, за то, что он проводил там слишком много времени. Секреты в Братстве хранить было почти невозможно.
Зед взлетел по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки за раз. Чем быстрее он двигался, тем тише становился шум застолья, и безмолвие окутывало его. Достигнув второго этажа, он повернул налево и пошел по длинному коридору, уставленному греко-римскими скульптурами. Скрытые лампы освещали мраморных атлетов и воителей, их каменные тела отбрасывали тени на кроваво-красные стены. При достаточно быстрой ходьбе они казались пешеходами, мимо которых проносится машина: ритм шагов создавал иллюзию движения мраморных изваяний.
Комната, в которой он спал, находилась в самом конце коридора, и, открыв дверь, он словно наткнулся на ледяную стену. Он никогда не включал ни обогреватель, ни кондиционер, никогда не спал на кровати, не пользовался телефоном и не складывал ничего в античные конторки. Ему нужен был только шкаф, к которому он и подошел, чтобы разоружиться. Его оружие и амуниция хранились в огнеупорном ящике сзади, а четыре рубашки и три пары кожаных штанов висели здесь же рядом друг с другом. Учитывая минимальное количество его вещей, шкаф всегда напоминал ему человеческий скелет: все эти пустые вешалки и латунные перекладины, словно кости, были тонкими и хрупкими.
Он разделся и пошел в душ. Он хотел есть, но любил держать себя именно в таком состоянии. Острая боль пустого желудка, сухость жажды… отказ от всего, способность контролировать себя приносили облегчение. Черт, да если бы он мог не спать… А еще адская жажда крови…
