Когда мы вышли на дорогу, вымощенную светлым камнем, то мне стало жутковато. По обочинам время от времени попадались небольшие шары из материала, напоминающего красно — зелёный мрамор, испещрённые полустёртыми белыми значками. Шаги порождали гулкое эхо, притом что отражаться звуку вроде было не от чего.
Ни дать ни взять фильм ужасов, где компания глуповатых подростков крадётся, нервно перешучиваясь, в какой‑нибудь древний храм.
Я попросила остановиться ненадолго, уселась в любимую позу для концентрации потоков — со скрещёнными щиколотками — и развернула широкий, на сорок шагов, эмпатический купол второй ступени, как можно более рассеянный и незаметный.
«Ожидай худшего». Если первые два правила дяди Эрнана иногда бесполезны, то это подходит всегда.
Вскоре полоса из светлого камня упёрлась в подножье холма, высокого и пологого, со скошенной вершиной. Основание было, по самым грубым прикидкам, километра три в диаметре… Впрочем, с оценкой на глаз таких вот громадин у меня туговато. В конце дороги высилось дерево в три обхвата с густой кроной, сильно прижатое к склону. Нижняя ветвь, с человеческий корпус толщиной, росла от основания под острым углом. С неё свешивались жёсткие вьюны, покрытые мелкими белыми цветами. Тейт сглотнул, покрепче сжал мою руку, затем, упрямо склонив голову, отвёл в сторону эту естественную «занавеску» и шагнул в открывшуюся арку.
То, что я приняла за холм, оказалось кольцом высоких стен.
Внутреннее пространство было выложено тем же светлым камнем. В нагромождениях скальных обломков я не сразу опознала строения, но потом заметила двери — щели, занавешенные нитками бус и вьюнами… и почти сразу почувствовала присутствие других людей.
Они просто выходили из своих странных домов, но по ощущениям — выплывали, как призраки. Высокие — по большей части выше нас с Тейтом. Непривычно одетые… У одних — сильно облегающие трико, у которых внизу накручено множество лент, наподобие юбки, скрывающих силуэт, но не мешающих двигаться. У других — сочетание невероятно широких брюк, перетянутых у колен и у щиколоток, со свободной кофтой, подобранной у пояса, локтей и запястий так, что казалось, точно фигура состоит из шаров. У многих головы закутаны лёгкими шарфами на манер рыхлого тюрбана, и у всех такие же «шарфы» широкими кольцами лежат на плечах, в несколько слоев.
Стрижки короткие, максимум — волосы до середины шеи.
И, шрах, даже не понятно, кто женщина, а кто мужчина…
Я рефлекторно выпрямила спину и расправила плечи почти до боли.
Рыжий упрямо вздёрнул подбородок. Между бровей у него пролегла едва заметная вертикальная складка. Многие из тех, кто попадал в мой купол, ощущались размытыми тенями, эмоции и мысли словно что‑то глушило. Никакой прямой агрессии, но у некоторых — ярое неодобрение, липкая зависть, злость, предвкушение неприятностей для кого‑то другого. У других наоборот — сочувствие. В двух или трёх местах мигнули тёплые чувства — симпатия, радость, восхищение.
Большинство же были как зрители в цирке, когда дрессировщик без хлыста выходит к хищнику.
— Я вернулся, — громко сказал Тейт. Тут же притихли те, кто до сих пор перешёптывался. — И не один.
Тут собралось примерно три десятка человек, и постепенно вокруг нас сжималось кольцо. А после этих слов точно волна разошлась — любопытство, недоверие, жадность. Я ощутила уже знакомый образ: «насилие — использование — выгода».
Резонанс.
Ох, мамочка и папочка, дядя Эрнан, дорогая Нэсс, заберите меня отсюда…
— Вижу, — произнёс кто‑то красивым певучим голосом; звук шёл оттуда, где было особенно густое пятно зависти и злости.
У меня мурашки по спине пробежали. Но продолжить незнакомцу не позволили. Вдали вдруг завопил кто‑то — и с размаху врезался в толпу. Кто успел, тот сумел отступить в сторону.
Кто не успел, оказался на земле.
— Тейт, тварь рыжая! — заорал новоприбывший, расталкивая локтями последний, ближний ряд, и метнулся к нам чёрно — белой кометой. Он был высок и тощ, одет в белое трико с паутиной серых лент от бёдер до колена и в два чёрных «шарфа» — на голове и на плечах. От него разило чистым восторгом, как новыми духами — от сумочки Лоран на выходе из парфюмерного. — Тейт, ты, тварюка, я тебя обожаю!
Он разом обнял нас двоих и крепко стиснул. Рыжий заржал, я с трудом выдохнула. Потом незнакомец отстранился и как следует дёрнул Тейта за ухо.
— Ты вообще думал, что делал? — дальше последовало какое‑то малопонятное ругательство. Что‑то связанное совокуплении с айрами в неблагоприятных условиях, вроде бы. — Но ты правда это сделал! Везучая тварь!
Тейт выпятил грудь:
— Это потому, что я самый…
— Балда! — Долговязый несильно стукнул его по лбу и улыбнулся. — Это потому, что ты дурак. А дураки так легко не дохнут.
Я наконец смогла рассмотреть незнакомца. Лицо у долговязого оказалось приятное, по моим меркам — даже красивое. Широкий лоб, светло — серые миндалевидные глаза, прямой нос, на нижней губе — два аккуратных симметричных шрама. Украшение, что ли? Портило его только почти полное отсутствие бровей, от которых остались два тёмных кругляша у переносицы.
— Я вообще не дохну, — немного обиженно откликнулся Тейт, но долго дуться не смог и тут же затараторил: — Кого я поймал! Смотри, это Трикси Бланш, — крутанул он меня, как куклу. — Красивая, да? Скажи, красивая? Моя добыча!
— Застолбил? — улыбнулся одними губами долговязый.
— И она по — нашему понимает, — добавил рыжий.
Я склонила голову к плечу, подтверждая. Его приятеля это почему‑то страшно смутило. Он явно предпочёл бы, чтобы экспрессивный пассаж насчёт айров прошёл мимо моих ушей.
— Значит, Трикси Бланш, — повторил он, слегка коверкая имя. У Тейта в своё время получилось ловчее. — Я Кагечи Ро, друг Тейта. Выходит, ты приняла его?
— А вот это ещё не решено, — вмешался тот, первый, сладкоголосый, выступая из толпы. Ростом он был немного пониже Кагечи, но выглядел куда мощнее. «Шаровары» и безразмерная рубаха с целой горой из «шарфа» на плечах добавляли объёма. — Дуракам резонанс ни к чему. И вообще большой вопрос, осилит его ли худший ученик.
Тейт, остававшийся даже в самые опасные моменты погони весёлым и тёплым, разом заледенел и потемнел.
— Посмотрим, — тихо сказал он и, не глядя, пихнул меня в объятья к другу. — Ро, присмотри.
Мне никогда не нравились мужчины, предпочитающие яркие цвета. Это как‑то… неестественно. А круглолицый громила с белыми волосами, который стоял напротив Тейта, был одет как раз в жёлтое — того оттенка, на который и смотреть‑то больно. Тёмно — красный шарф — накидка на этом фоне выглядел как запёкшаяся кровь.
