Как вообще можно говорить своему сыну про то, что мать променяла семью на любовника, тем более, настолько грубо? Вроде бы я повидала всякое за время работы — и все равно не переставала удивляться.
— А потом пришли отчаяние и гнев, — сказала я и осеклась. Только сейчас до меня окончательно дошло то, о чем говорил Виланд-старший. Арн понимающе кивнул. Видно, я изменилась в лице, потому что он угрюмо произнес:
— Да, доктор Рихтер, моя мать ведьма. Сюрприз, сюрприз. И да, вы правы. Потом были отчаяние и гнев. Однажды отец привел меня на вечер в школе… и все дети были с мамами. Помню, я так разозлился на нее, что у меня в глазах было темно.
Рука Виланда по-прежнему была тяжелой и горячей, но я чувствовала, как охватившее его напряжение постепенно разжимает острые когти. Ему становилось легче — пусть это были жалкие крупицы, но он знал, что они появились.
— Вы видели, как ваш отец переживает горе? — спросила я. Сейчас, когда на ладони не было печати, мне работалось намного легче и проще, чем с ней.
Это было похоже на игру на музыкальном инструменте — я знала, как расположить пальцы и как ими работать, чтобы получить красивую музыку. Я одновременно была и инструментом, и музыкантом.
Это было странное, почти забытое ощущение.
— Нет, — коротко ответил Виланд. — Он вел себя так же, как и всегда. К нам приехала бабушка, его мать, чтобы вести хозяйство и помогать с Кирой. Я вообще ей не нравился, она со мной почти не говорила.
Некоторое время он молчал. Потом вдруг встрепенулся, словно его внезапно разбудил далекий звук, и спросил:
— Как вы это сделали?
Я выпустила его руку и ответила вопросом на вопрос:
— Что именно?
— Я ни с кем не говорил об этом, — признался Виланд, и его глаза потемнели. Он будто заглядывал в самого себя. — Я никому не говорил так много.
— Вам от этого плохо?
Он пожал плечами.
— Не знаю. Непривычно. Это потому, что я снял печать?
— Нет. Это потому, что я хороший психотерапевт, — улыбнувшись, ответила я. Виланд тоже улыбнулся правой стороной рта.
— Я понимаю, что сейчас поступлю непрофессионально, — сказала я. — Но, Арн. Послушайте меня очень внимательно. Ни одна ведьма не бросит своего ребенка. Такова наша природа. Если ваша мать оставила вас и Киру, значит, дело было не в большом хрене. Ведьма никогда не променяет своих детей на любовника. Можете мне поверить, это так.
Виланд недоверчиво покосился на меня.
— В чем же тогда дело?
— Возможно, она спасала вашу с Кирой жизнь, — сказала я. — Знаете, мы, ведьмы, довольно эгоистичны. Это во многом залог нашего выживания. Если ваша мать переступила через себя, то у нее были на это веские причины. Например, жизнь ее детей.
Виланд нахмурился. Его лицо сделалось осунувшимся и бледным — настоящая маска горя.
— А вы, Инга? — негромко спросил он. — Что случилось с вашим ребенком? Откровенность за откровенность.
Я усмехнулась. Вспомнились бледно-зеленые стены больничной палаты, открытое окно, осеннее золото берез в нестерпимо синем небе. Вспомнилось то, что я прошла одна, то, с чем я привыкла жить.
То, что всегда будет со мной. Как и потеря Виланда.
— Я была беременна, — ответила я. — Мой муж изменил мне, я об этом узнала, и у меня случился выкидыш. Вот и все.
Меньше всего я хотела говорить об этом. Меньше всего я хотела говорить об этом с таким, как Виланд. Это было место моей тьмы, и я не ждала там посторонних.
— Что было потом? — спросил Виланд. Для него это не было простым любопытством. Он увидел в ведьме человека.
— Я развелась. Стала работать в клинике, — ответила я. — Вот и все.
Возможно, он ждал, что я заплачу. Но я давно уже выплакала все слезы по поводу своей несбывшейся жизни.
Все кончилось.
— Вы действительно сможете помочь Кире, — признал Виланд. — Давайте начнем.
Через четверть часа Кира спустилась в гостиную в сопровождении доктора Хаунд. Выглядела она точно так же, как и вчера — полнейшее умиротворение и равнодушие ко всему, что происходит. Когда сестра пришла, то я обратила внимание на то, как изменилось лицо Виланда. Растерянность после нашего нечаянного сеанса вытеснило тепло и любовь.
Виланд смотрел на Киру так, словно видел не девушку, которая лишилась рассудка, а свою сестру — ту, какой она была до похищения.
— Вы ее зарегистрировали? — спросила я. Виланд отрицательно мотнул головой.
Даже так! Инквизитор, страх и ужас всех ведьм, не стал регистрировать свою сестру. Возможно, так Виланд убегал от самого себя. Ведьм следовало мучить, но он не мог причинить боль Кире.
— Лучше после родов, — торопливо сказала доктор Хаунд, и Виланд посмотрел на нее с благодарностью. Да, она в каком-то смысле приняла удар на себя, и ему не пришлось оправдываться. — Сейчас это может повредить ребенку, и Кира так и так находится под постоянным надзором инквизиции.
Я понимающе кивнула. Подошла к Кире, которая села на диван — просто повиновалась доктору Хаунд — и сказала:
— Привет, Кира. Помнишь меня?
Девушка ласково посмотрела на меня. Во взгляде не было даже тени мыслей и понимания. Ходячая кукла.
— Да, — едва слышно прошелестела она. — Вы приезжали вчера. Странный костюм.
Я понимающе кивнула и осторожно взяла Киру за руку. Изящные длинные пальцы, мягкая чистая кожа — и тень зеленой печати, которая когда-нибудь расцветет на этой розовой ладони.
— Это регенерирующий корсет, — ответила я, скользя пальцем по ладони. — Он меня лечит.
Кира нахмурилась. Расслабленная безвольная рука на мгновение налилась твердостью и силой.
— Меня тоже постоянно лечат, — процедила она, и от доброты во взгляде не осталось и следа. — Лечат и лечат. Всегда уколы.
Я покосилась на Виланда. Он выглядел растерянным, но это было уже привычным чувством. «Никогда такого не было, и вот опять» — так называл это ощущение один из моих коллег. Я прекрасно понимала Виланда: к безумию родного человека трудно привыкнуть. Оно еще долго будет удивлять и пугать своей новизной.
— Я не буду тебя лечить, — пообещала я. Взгляд Киры смягчился. Глубокая складка на переносице разгладилась. — Я хочу с тобой поиграть. Ты любишь игры?
Кира кивнула.
— Люблю. Люблю бросать мяч.
— Обязательно побросаем, — улыбнулась я. — Чуть попозже, хорошо?
Виланд нахмурился, и доктор Хаунд тотчас же встрепенулась:
— Может, не стоит? В ее положении подвижные игры…
Я посмотрела на нее так, что Эмма тотчас же умолкла. Сейчас работу вела я, и я терпеть не могла, когда мне мешали. Она опустила глаза к полу, и я продолжала:
— А сейчас просто дай мне вторую руку, Кира. Будет весело, обещаю.
Впрочем, в шабаше не было ничего веселого. Народная молва считает шабаш безумной оргией, и меня это не удивляло. Люди любят приписывать другим свои низменные наклонности. Но для ведьм шабаш прежде всего был работой. Тяжелой и трудной работой, после которой несколько дней будешь лежать пластом.
Хотелось надеяться, что мой корсет ее выдержит и поможет восстановиться.
Кира послушно дала мне вторую руку. Я закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. Надо было сосредоточиться и сделать то, о чем я только читала.
Инквизиция настолько яростно и жестоко сражалась с шабашами, что большинство ведьм только слышали о них, но не участвовали.
Пальцы накрыло нестерпимым зудом — там концентрировалась энергия. Еще мгновение — и она рванулась вперед зеленоватыми змеями, сотканными из тумана. Руки Киры дрогнули в моих ладонях, но она не пыталась освободиться.
Умница. Ты просто умница, девочка.
А теперь потерпи немного.
В следующий миг меня накрыло тьмой — настолько густой и непроницаемой, что можно было забыть о том, что есть свет. Я рванулась вперед: не зная дороги, по наитию. Тьма окутывала меня тяжелым сминающим покрывалом, в ней не было ничего, в ней все угасало.
Таким теперь был разум Киры. Тьма и ничего, кроме тьмы.
