Понятия не имею, как Габриэлла это почувствовала, но ею произнесённые слова «упадок, болезнь и боль» — самое точное описание для некоторых крыльев, и больше всего — для Четвёртого.
Наверняка землянка хочет понять, почему её ощущения шли вразрез с тем, что рассказывал голосовой робот. А я хочу знать, как она почувствовала то, что скрывалось за красивой картинкой…
«Я видела мужчину, у которого один глаз блестел… красным светом. Я не встречала такого прежде». Хорошо помню эти слова. Надеюсь, Габриэллу этот образ волнует не меньше, чем меня, и я получу ответы. Но самый главный вопрос прямо сейчас отражается в её глазах, потрясающе яркого зелёного оттенка, наполняя их ужасом: как выжить на этой станции?
Нет никаких оправданий тому, что я всё ещё вглядываюсь в её глаза, не могу от их отвлечься. Ведь я уже догадался, о чём она думает. А вот Габриэлла прячет взгляд, и только когда опускается обратно на кресло, говорит растерянно, словно произносит наугад первое, о чём долго думала прежде:
— Почему Коди мучает образ горящих в огне скелетов и человека в странном, дутом костюме?
Я замираю, пытаясь найти разумные объяснения, почему Габи произнесла эти слова… Верные. Чертовски правильные слова.
«Горящие в огне… Человек в дутом костюме…».
Такого я совсем не ожидал. Молчу, застигнутый врасплох, и Габи поспешно добавляет:
— Нет-нет, это неправильно. Я не должна была спрашивать, — в её глазах едва не стоят слёзы. — Я не обсуждала это с Коди, и ты не должен говорить.
— Что ты видела? — спрашиваю я, чувствуя, как во рту пересохло.
Взгляд девушки становится отсутствующим, когда она говорит:
— Вокруг человека шевелилась темнота. Она сгущалась и наконец превратилась в скелеты людей, которые тянули к человеку руки. Глаза во мраке горели красным. Челюсти стучали. Ломались кости. А скелеты толкались вперёд.
У меня приоткрывается рот, пока Габи всё это произносит, а потом она делает шумный выдох, словно возвращаясь к реальности, и, сосредоточив на мне взгляд, добавляет:
— Я сказала Коди об этом видении, и он был… огорчён. Я не стала задавать вопросов.
— Зря, — откликаюсь я. — Если бы ты это сделала, он ответил бы сразу же. Есть вещи, которые о людях знают все, так что это не тайна.
Землянка подозрительно прищуривается, но так ничего и не говорит, поэтому я рассказываю:
— Коди ещё на планете очень много учился, чтобы в будущем стать таким же, как его отец, — космонавтом, который помогал в создании космических лифтов.
— Лестница в небеса, — шепчет Габриэлла, неотрывно глядя на меня, и я мои брови ползут вверх.
— Знаешь, что это?
Землянка произносит неуверенно:
— Я слышала о ней.
Будь на её месте кто-то другой, я бы ядовито усмехнулся такой неправдоподобной лжи. Но это землянка. Если она не захочет, то ни слова не скажет о том, как живут на планете. Я могу напирать, но цели не добьюсь, и мы всё равно ничего не узнаем о землянах. Настоящих землянах. Поэтому я продолжаю:
— Отец Коди принимал участие в переселении людей, и когда лестница в небеса начала пылать… — Я намеренно говорю медленнее, наблюдая за испуганными глазами Габриэллы, пытаясь понять, не зашёл ли я слишком далеко, — … он сорвался.
Лицо Габи бледнеет, но она всё так же неотрывно смотрит на меня, вслушиваясь в каждое слово.
— Люди горели в огне…
Пауза, и Габи тихо выдыхает сквозь приоткрытые губы.
— Отец тоже не выжил.
Дыхание девушки замирает, а на глаза наворачиваются слёзы.
— Коди переселился на Тальпу со своей матерью. Больше родных у него не осталось.
Габриэлла сглатывает и спрашивает очень тихо:
— У многих такие ужасные судьбы?
Я пристально смотрю на неё, пытаясь принять решение, могу ли быть в этом вопросе до конца честным.
Наверняка сомнения отражаются на моём лице, но я вдруг забываю о внутреннем монологе, когда землянка тянется ко мне и решительно берёт меня за руку.
Я смотрю на неё широко распахнутыми глазами, однако даже не успеваю собраться с мыслями, чтобы произнести нечто подходящее.
— Скажи мне правду, — просит она. — Я должна понять… Понять границы ужаса, который вы воспринимаете как привычные обстоятельства.
В её ярко-зелёных глазах сейчас едва ли заметны оранжевые вкрапления: зрачки такие огромные и тёмные, что можно подумать, будто девушка увидела самый желаемый фрукт во Вселенной… или же напугана до смерти…
— Думаю, ты до конца не понимаешь, о чём просишь, — признаюсь я, потому что это правильно.
— Понимаю, — упорствует Габи, не отводя взгляд. — Скажи.
Я делаю тяжёлый выдох и всё-таки говорю правду:
— История Коди — далеко не самая страшная.
Девушка отпускает мою руку и отодвигается, словно слова толкнули её в грудь, но не теряет самообладания и смотрит на меня всё так же прямо.
— Он потерял отца, — продолжаю я, — но миллионы потеряли свои семьи полностью. Коди нашёл работу, смог обеспечить маме дом в безопасном месте. А кто-то… — «Дэн, осторожно!» — предупреждает внутренний голос, но я игнорирую его: — Кто-то. Вообще. Не попал. На станцию.
В глазах Габи отражается понимание. Девушка открывает рот, а затем снова закрывает, и так несколько раз, а потом вновь прячет взгляд.
Меня буквально тянет узнать, откуда она, почему осталась на Земле, есть ли у неё семья, как получилось, что девушка оказалась здесь, кто ждёт её дома, но… это невозможно, и я молчу.
Спустя несколько долгих минут Габриэлла говорит очень тихо, не глядя на меня:
— Расскажи, как происходило переселение.
Сегодня день, полный неожиданностей. И все они связаны с землянкой.
— Ты не готова, — отрезаю я.
— Ты ведь не будешь говорить это в ответ на каждый мой вопрос? — мягко упрекает девушка, но пристально смотрит на меня, думая, будто так ей удастся меня уговорить.
— Ты не готова, Габриэлла, — настаиваю я. — Тебе это не нужно, поверь. По крайней мере сейчас.
Возможно, она способна узнавать то, что ей важно, и по взгляду. Плевать. Я искренен с ней и скрывать нечего.
Замечаю тот момент, когда её взгляд гаснет: зрачки резко уменьшаются, словно в глаза посветили фонариком.
— Многие тальпы такие, как ты?
Её вопрос заставляет меня растерянно уточнить:
— Какие?
Габи пожимает плечами.
— Мне говорили, что все вы ужасные, — девушка осекается под моим взглядом, осознавая, что она сказала и спешит поправиться: — Все они…
Однако понимает, что звучит неубедительно, и смущённо опускает взгляд, вызывая у меня усмешку.
— То есть я, по-твоему, не… ужасный?
Едва ли это можно считать комплиментом, но я продолжаю улыбаться.
— Я имею в виду… — теряется Габриэлла, и я не знаю, что поражает меня больше: её признание о всех тальпах или как она робеет от того, что назвала меня ужасным, но не настолько, как другие.
— Ладно, — говорю я, выдыхая неуместное веселье и продолжая уже серьёзнее, — мы и раньше не были святыми, а переселение на Тальпу ухудшило и без того плачевное положение. Моральный облик почти любого из нас оставляет желать лучшего. У каждого свои недостатки, но общая черта — пассивность, вызванная хронической апатией. Цель каждого второго гражданина Тальпы — жить сегодняшним днём, ходить на работу, зарабатывать на очередные развлечения, которые могут приглушить голос разума, избегать проблем с правительством. Чтобы выжить на станции, нужно полностью придерживаться всех правил, установленных группой людей — теми, кто сосредоточил в своих руках реальную власть. Нельзя высказываться против правителей и, тем более, организовывать или участвовать в какой-то деятельности против них. Чем больше правил ты соблюдаешь и чем сильнее боишься последствий своего непослушания, тем быстрее ты превращаешься в безвольный овощ.
— Что эти люди думают о тех, кто остался на планете? — напряжённым голосом произносит Габриэлла. — Что тальпы думают о нас?
Наши взгляды встречаются, и я признаюсь, наблюдая, как Габриэлла удивлённо выдыхает:
