руками делающие чудесные вещи. Конечно, это произошло не сразу, но, ежедневно общаясь с мастерами она кое-что, все же, изменила в своих взглядах. Более того, взяла на воспитание двух девочек-сирот от умершей мастерицы. С помощью государыни она смогла удочерить девочек и, более того, записать их на свою фамилию.
Сейчас пятилетняя Настенька и четырехлетняя Верочка воспитываются в её доме под надзором практичной немецкой гувернантки. Думаю, что из них, со временем, вырастут вполне благовоспитанные юные дамы, подхватившие от своей приемной матери лучшие деловые качества. А для меня главное, что Елена Дмитриевна Подорожская, умная и деловая женщина, с которой я работала с удовольствием, значительно смягчилась по отношению к людям и судьбе. Она стала теплее и человечнее — малышки отогрели её душу.
Елена Дмитриевна сама, лично, дает вольную каждому крепостному, равно и мужчинам и женщинам, отслужившим честно десять лет. Вольную и маленькое приданое. Нет, она вовсе не потеряла своей практичности, но научилась понимать, что люди работают лучше и с большей отдачей, если у них все хорошо складывается в жизни, если у них есть надежда и эта надежда сбывается.
Хотя большая часть вольных остается работать здесь же, при мастерских, только уже с зарплатой. Это не сильно сказывается на стоимости готовых изделий — наши клиенты и не такую нагрузку способны вынести. Пришлось выкупить еще один флигель у соседнего дома и разместить там семейных рабочих. Там же растет и новая смена мастеров — детишки. Я настояла, и теперь к ним три раза в неделю ходит батюшка, учит грамоте и закону Божьему. И девочек — тоже.
Это решение, надо признаться, вызвало некоторую волну разговоров в столице о моем “французском легкомыслии” — обучать крепостных девчонок грамоте многим казалось излишним. Однако Государыня положила этому конец достаточно быстро. На одном из приемов, где я присутствовала с мужем, она публично похвалила мою затею и все недовольные разговоры заглохли.
А вот Карл Гейдрихович поразил меня своей деловой хваткой. С небольшой финансовой помощью Михаила он организовал “Акционерное общество “Ивановские ткани” по производству тканей ситцевых и сатиновых, набивных и гладко крашенных, а так же миткаля, льну и прочего”. Вступив с “кумпанию” с купцами Бутримовым и Грачевым, он всерьез занялся рисунками для тканей, подключив к делу и меня.
Так у меня появилось еще одна забота — изучать красители, способы нанесения краски и закрепления её на ткани. Для этого нам с Михаилом даже пришлось побывать в Иваново, общаться с мастерами и уяснять разницу в “заварных” и печатных красителях, способах окраски ткани и нанесении рисунка. Горжусь, что я первая внесла в ходовые орнаменты знаменитый “восточный огурец”, который, я знаю, остался востребованным и в мое время.
Это оказался необыкновенно увлекательный мир, и я начала писать книгу о способах печати рисунка и составлять каталог красителей. Именно тем и хорошо было Акционерное общество, что появилась возможность собрать тайные секреты различных красок, что раньше мастера берегли друг от друга и передавали строго по наследству детям.
Рука Михаила так и не вернула подвижность полностью, потому к службе он не вернулся — вышел в отставку. Иногда, в сырую погоду, она у него ноет, но в целом он может ей пользоваться вполне успешно. Я сшила ему тряпичный плотный мяч и он тискает его в кисти уже совсем привычно. Пусть и не может поднять руку выше плеча, зато она у него даже сильнее правой.
Еще там, в столице, мы много спорили о жизни, о крепостном праве и устройстве крестьянского быта. Да и просто обо все на свете. Михаил уволил управляющего и всеми делами своих имений теперь занимается сам, лично. Надо сказать, получается это у него совсем не плохо.
Многие крестьяне отпущены на оброк — почти все желающие. Для нашего с ним времени это очень прогрессивное решение и оно сразу же вызвало бурные обсуждения соседей. Предрекали и разорение, и повальное пьянство оброчных крестьян и множество других неприятностей. Нельзя сказать, что идею приняли в штыки, но присматривались внимательно.
Однако ничего страшного не произошло. Кто-то за эти годы успел выкупиться на волю. Кто-то вовсе и не собирается этого делать — далеко не все оброчные оказались прирожденными работягами и бизнесменами. А кое-кто не захотел и идти на оброк. Такие остались по селам, пашут земли и, в целом, вполне довольны жизнью — барин снизил время на барщину, споры решает по справедливости, за землями следит, а, случись что, как, например, пожар в Рябиновке — и вовсе показал себя “отцом родным” — и плотников бесплатно бригаду нанял, и лесу дал на строительство, и инструмент-скотину прикупил. Через год Рябиновка стала краше прежней.
Сейчас уже многие соседи отпускают всех желающих на оброк — говорят, что так толка с людей больше.
У меня никогда не было желания устраивать кровавую революцию в России. Скорее, действуя так, как считала разумным и правильным, я давала возможность людям увидеть другие способы правления. Вот и все. А капля, как известно, камень точит.
Увы, после одного из домашних праздников Софи покинула наш дом. Мы обе плакали на прощание, но отставной капитан Тропов, что наповал сразил её сердце, увез мою подругу в свою Игнатовку. Конечно, два-три раза за зиму мы бываем друг у друга в гостях, конечно, я счастлива, что её семейная жизнь сложилась столь удачно и моя практичная и осторожная француженка так влюбилась в своего мужа, махнув рукой на все и вся, но иногда, я все же немного грущу о том, что расстояния России столь огромны. А потом напоминаю себе — слава Богу, хоть не на Кавказ или в Сибирь увезли мою Софи.
Самым большим счастьем для меня является моя семья. Я искренне благодарна своей странной судьбе, что перекинула меня сюда, дав возможность и испытать радость материнства, и реализовать все свои идеи, жить, любить, работать.
Каждый день, каждое утро, глядя на моих родных, на строгую свекровь, на старающихся себя чинно вести детей, на своего мужа, я думаю одно и то же:
— Вы все — мое счастье!
Конец книги
