— Спасибо, — едва слышно уронила Гроза, невольно приглядываясь к нему.
И чувствуя отчего-то ту горечь, которой было пронизано каждое движение князя. Каждый вдох и выдох, словно он в задымленной бане сидел. Он протянул руку и, обхватив ее за бедро, рывком притянул к себе: слишком близко подошла. Зря. Владивой уткнулся лицом в ее живот, скользя ладонями вверх до талии, сминая пальцами, шаря губами поверх ткани, словно бы в поисках тепла ее кожи.
— Люблю тебя, Гроза. Невыносимо…
Она отодрала от себя его руки и шагнула прочь.
— Я благодарна тебе, что вступился, — ответила холодно, едва выдавливая слово за словом из будто бы окаменевшей груди. — Но больше тебе мне дать нечего.
Владивой уперся ладонями в колени и встал. Улыбнулся чему-то.
— Всему свое время.
Глава 23
Ярдар Медный не стал гостить в Волоцке слишком долго. Только дал своим воинам время отойти от княжеского пира в честь примирения и в знак того, что никаких обид между правителями больше нет — и обратно засобирался. Погрузили заветный ларь с золотом, который два хирдманна едва поднять сумели, на телегу и отправились к пристани. На сей раз Гроза не опасалась выйти во двор, чтобы проводить варягов в обратный путь, а больше — убедиться, что они и впрямь ушли
— и станется так, что больше не вернутся. Еще долго она видела ярко горящие под светом Ока волосы ярла, как удалялся он за воротами вдоль улицы. И облегчение ощущала страшное, словно бы отступил пожар, который норовил сжечь ее дотла, уничтожить, не оставив ни следа, ни памяти.
И как ни обошлось в этот раз, а другая весть не позже, чем через два дня после отбытия варягов прибила ее неподъемным валуном. Вернулись сваты из Белого Дола. Казалось, вот недавно они выехали из детинца, а вот уж прошло, оказывается, немало две седмицы с того дня. Гроза, мелко содрогаясь от волнения, едва не первой во двор выбежала, встречая воеводу, а тот уж ее высматривал среди остальных, кто успел из любопытства собраться у ворот.
И уже по сумрачному взору Вихрата можно было понять, что услышанным от Ратши он недоволен. Гроза подумала в первый миг, как увидела отряд, что среди них может быть и сам отец, но так его и не нашла взглядом.
— Вот, это тебе, Гроза, — вместо приветствия уронил воевода.
И протянул свиток берестяной, в котором буквицами было выведено послание для нее. Не слишком-то длинное, но вмещающее в себя целую судьбу, целую волю отцовскую. Гроза пробежала по ней глазами и руки опустила, сжимая до ломкого хруста, размышляя, что же теперь делать и стоит ли обиду на отца хранить за то, что не стал он твердым своим словом препятствовать желанию Владивоя жениться на ней. Хоть и чувствовалось в словах его ярое неодобрение. Было другое послание — для самого князя, а уж что в нем написано — то осталось тайной. Как бы Гроза ни ждала, что Владивой пожелает ей рассказать, а все ж не дождалась.
Только вот князю словно бы понадобилось время, чтобы принять то, что Ратша пожелал ему передать. И догадаться можно было бы, что не станет он слушать его, даже зная то, что отец не принял знатного сватовства и не одобрил решения жениться на Грозе. И отказом своим приехать лишь то подтвердил, что не станет этот союз для него отрадой.
Да только Гроза все равно себя покинутой ощутила: она осталась в руках Владивоя. Князь погневится, покроет воеводу своего словами недобрыми за упрямство, да стремлению своему не изменит.
Так и вышло. Правитель, изрядно, по слухам, полютовав, все же велел Грозу к свадьбе готовить. А волхвам — все обряды и требы вознести нужные, чтобы принять в княжеский род молодую жену.
И все всколыхнулось в женском тереме, словно муть на дне озера. Как шустрые рыбки засуетились вокруг Грозы женщины и девицы из самых знатных родов Волоцка, что хлынули в детинец едва не все разом. Она и понять ничего не успела. Принесли холсты крашеные на свадебную рубаху для нее, ленты искусно сотканные на очелье, что будет держать супружий платок. Гроза и противиться хотела, а все равно отделаться от них не могла. И кружило ее в этой суете. Дни за днями шли, сменяясь только светом и темнотой за окном — единственно тем, что она еще замечала. Говорили в детинце, что и сам княжич пожалует на свадьбу: нарочный к нему уже давно был отправлен. А уж пожелает Обеслав все же появиться, то решать ему.
И неведомо как так случилось, что настал день свадьбы — не верилось. Всю ночь перед тем Гроза лежала на своей лавке, не смыкая глаз, слушала пение сверчков, что звонко разносилось по всему двору, и звон комара где-то в дальнем углу хоромины — и не могла в голове уложить одну-единственную мысль: завтра она станет княжеской меньшицей. Слышала она, как позже пошел тихий, ленивый дождь — и так же незаметно стих. Пытались пробиться сквозь шорох его, сквозь гулкую тяжесть ее неостывшие тревоги за судьбу Рарога, да все тонули в страшном чувстве обреченности: может, и он решил ее оставить? Ведь ничем не дал знать, жив ли и что с ним сделалось в тот день, как они разлучились.
Тревожный сон все же сморил ближе к утру. А на рассвете Грозу разбудила Драгица. Мягко и ласково, как будто малое дитя. Показалось даже, что это материнский голос, но только в первый миг. Мягкая ладонь прошлась по голове, приглаживая растрепавшиеся за ночь волосы.
— Пора, Гроза, — тихо проговорила наставница. — На омовение пора.
И тогда только вновь впились в мысли воспоминания о том, какой нынче день. Гроза перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Не пойдет! Никуда она не пойдет, хоть пусть сдирают с этого места. Драгица вздохнула, остановив руку на спине подопечной.
— Идти придется. Не я тебя уговорю, так кто другой заставит.
Гроза полежала еще немного, решая, что делать. Разве есть у нее теперь другой путь? Как вырваться из-под строгого пригляда, который смыкался вокруг стальным кольцом все плотнее день ото дня? И как ни пыталась она хоть щелочку малую разглядеть, в которую можно было бы улизнуть, а не могла.
Она поднялась медленно и, ни о чем почти не думая — так легче — собралась идти на реку. Там место силы особое есть — на белом камне почти в самой развилке. Гроза хорошо помнила его: доводилось порой мимо ходить, когда собирала с женщинами ягоды или грибы. Идти недалеко, да сам обряд суеты не терпит. Но до свадебного, самого важного, еще много времени. В стане жениха сейчас тоже вершатся свои. И пусть Владивой берет уже третью жену, а соблюсти их он тоже должен.
Собрались рядом с Грозой девицы из посада и из веси — с кем Гроза раньше встречалась немало — еще в пору того, как подругой княжны была. Все эти дни они постоянно были рядом: на уроках в светлице и в беседах, на которые неизменно невесту княжескую тянули. Были с ними и мужатые женщины: как без них, ведь кто лучше них знает обряды и песни?
Едва от них отвязавшись — зная, что ненадолго — Гроза первая спустилась во двор. И замерла на крыльце терема, которое было усеяно пляшущими под ветром бликами, что разбросали ветви и листва лип, играя с лучами чистого нынче, умытого долгими дождями Дажьбожьего ока.
— Сам Сварог день этот освещает, — осторожно проговорила Драгица за спиной.
Видно, боялась и этими словами гнев Грозы вызывать. Но она только голову в ее сторону едва повернула. И еще глубже вдохнула травяной воздух с капелькой росы, что еще не пропала под взором светила. Она гладила ладонью отполированные множеством прикосновений перила и все никак не мог шаг один сделать на ступеньку ниже. Уже толпились позади товарки, тихо начиная напевать слезливую песню о непростой доле девушки, что уходит в другой род. И сказать им захотелось, что не сама она уходит, а уводят ее — почти силой, против воли даже отца. Не он нынче будет ее передавать в руки жениха, а воевода. Не мать, а Драгица. Над ними свершили нужные обряды волхвы, чтобы они могли на время заменить Грозе родителей, которые покинули ее каждый по своей причине.
