— Это бергамот, — продолжил ее спутник, — ты видишь по моим рукам, что я крестьянин. И кто как ни я, лучше знает, что все под этим солнцем приходит и уходит. Как лето, как зима… пройдет и твоя печаль, дорогая. Это такая у нас жизнь.
— Вы очень добры, — пробормотала Вера.
— Я? — старик улыбнулся, — я нормальный человек, и доброты у меня в меру, как и сладости в этой груше. Это уроды, которые испоганили нашу землю, и из-за которых плачут такие красавицы, как ты — ненормальные.
— Он не урод, — тихо возразила Вера, ― просто у нас такая судьба
— Не обижайся, дорогая, — улыбнулся старик — попутчик, — ведь я не знаю того молодого человека, но поверь старику, — это не делает ему чести, если ты плачешь…
— Я сама виновата…
— Хорошо, пусть будет по-твоему, но если бы он был рядом, я бы задал ему перцу вот этой палкой, — и Вера увидела в глазах садовода искры былой удали, — извини, мне уже пора выходить. Но все же ты не расстраивайся, дочка. Все будет хорошо, вот увидишь.
Вера с благодарностью посмотрела вслед уходящему попутчику. Ей как-то сразу стало легче после его незамысловатых слов.
— Будет хорошо, — повторила она про себя, — но что-то не верится….
Потянуло сильным сквозняком, и дверь в подсобный коридор со скрипом приоткрылась. Краем глаза Марко заметил, что черный ход во двор открыт. Сначала мужчина не обратил на это внимания, но потом все же прошел и выглянул на улицу. Ветер играл упавшими листьями, а на широком каменном крыльце лежало отломанное колесико от чемодана. Марко схватил это колесико и бросился к парадному входу. Томмазо, увидев его взволнованное лицо, отступил на шаг и замер. Все еще продолжающая возмущаться Тереза перехватила растерянный взгляд слуги и расплылась в довольной усмешке.
— Русская шлюха сбежала? Очень разумно с ее стороны, — невеста сжала маленькие кулачки.
На улице Веры уже не было.
― Уехала на такси, ― удрученно констатировал Томмазо.
Марко молча повернулся к нему спиной и побрел в комнату Веры. Записка красовалась на самом видном месте — на прикроватном столике. И была написана на староитальянском! Марко, прочитав ее несколько раз, сжал в кулаке и пошел почему-то в библиотеку. Лежащие на столе раскрытые книги пахнули на него запахами столетней пыли, перемешанными с тонким, едва уловимым ароматом ее духов. Он положил Верино послание рядом с той, старинной запиской, что хранилась пять веков среди страниц дневника Стефано. Пробежал еще раз глазами по неровным строчкам и замер.
— Вера, — проговорил он про себя и повторил в слух, — Вера! — Марко схватил в руки оба листочка.
Подписи были совершенно идентичны. Каждая буква была выведена привычными движениями одной руки, а черточки в конце располагались под одинаковым углом. Присмотревшись, Марко убедился, что и остальной текст в обеих записках был написан той же рукой.
— Что же это такое? — прошептал мужчина и прижал обе записки: и старинную, и новую к своим губам.
Отложив их в сторону, Марко стал перелистывать желтые пахучие страницы, пробегая глазами по тексту и теперь уже обращая внимание на мелкие детали. Скоро староитальянский стал поддаваться и ему, а еще через несколько страниц он стал ощущать изумительную музыку древних слов.
Когда Марко перелистывал очередную страницу, перед его глазами возник образ желтого цветка. Так и оказалось — цветок, но уже засушенный, открылся ему при следующем движении руки. Потом он вдруг подумал: «Страница сто четыре» и быстро нашел нужный лист. На сто четвертой была сделана закладка — угол страницы тщательно и аккуратно загнут. Ошеломленный Марко сжал пальцы и посмотрел на них, ― у него появилось ощущение, что вот этими пальцами он только что сделал закладку.
— Моя Вера так прелестна, — с любовью писал Стефано на сто четвертой, — она заплетает толстую золотую косу, а кожа у нее словно молоко с медом. От нее всегда пахнет утренней свежестью, а глаза глубоки, словно синие озера. Ее тело безупречно, только на спине небольшой шрам, после от ранения, нанесенного разбойником… Я сам зашивал …
Марко схватился за голову.
— Шрам, — повторил он уже вслух, — я же его видел, на спине у нее….Мне кажется, это я зашивал этот порез! Боже, что со мной происходит!
И вдруг перед глазами поплыли призрачные видения. Вера, как будто сошла со старинной картины и идет по пыльной каменистой дороге… Потом он видит, как ее бьет плетью какой — то грузный мужчина, одетый в длинную тунику…а он, Марко, ее защищает. Вот она с восторгом рассматривает только что купленное у караванщика красивое платье… Он, Марко, занимается с ней любовью на старинной кровати с красным бархатным балдахином…
Марко выбежал из комнаты в коридор.
Необходимо поскорее уйти отсюда…иначе я сойду с ума! Кто я ― Марко или Стефано?
― Сеньор Марко, ― обратился к нему слуга, — а как быть с сеньоритой Терезой? Она без разрешения расположилась в вашей спальне…
― Мне все равно, я ухожу на «Октавию».
Средневековый барон
Вера сидела у окна и смотрела как холодные осенние капли, ударяясь о стекло, стекают стремительными струйками вниз, туда, где бедняги прохожие бегут по своим неотложным делам. И днем, и ночью Москва все время куда-то спешила. Вот и ей нужно поторапливаться с этим переводом. Дома ее ждет совсем поседевшая мать, а дочь Карина всегда спешит навстречу усталой маме, неся ей тапки, почти в половину своего роста.
— Вера, ты только посмотри, что пишет профессор Белковский про твои переводы! — отвлекла ее от мыслей подруга Тамара.
Из-за круглых толстых очков эта молодая женщина смотрелась намного старше своих двадцати семи лет, но когда она принималась восхищаться и щебетать, ей можно было дать и меньше.
— Вот, на его сайте: «Переводы Ермиловой отличаются редким соответствием оригиналу. У Веры Николаевны настоящий талант внутренним чувством находить современные соответствия старинным итальянским выражениям, которые даже и итальянские ученые затрудняются правильно перевести». Поняла? Ты у нас талант!
— Брось, Тома, просто профессору нравятся хорошенькие женщины! — махнула рукой Вера.
— Нет, правда, Верочка, я и сама это вижу, по — моему, ты этот староитальянский лучше родного знаешь.
— Лучше бы зарплату подбросили, чем бесплатно хвалить, — улыбнулась талантливая переводчица.
— Не в деньгах счастье, — помахала пальцем Тамара.
— А в их количестве! — в тон ей ответила Вера, — коммунальные платежи все растут и растут, а мамину пенсию и мою зарплату заморозили. Тамара, ты знаешь, сколько едят маленькие дети?
