Ненавистные воспоминания — вот моя плата за крылья, которые я всё равно потерял…
«А в этот раз ты потеряешь нечто гораздо более важное, ты потеряешь того, чья судьба зависит от тебя… И это твой выбор. Ты сам решил помогать землянке». Мне совсем не нравится, что твердит внутренний голос, но он прав. Я не забуду омерзительное воодушевление, с которым Бронсон подчеркнул мои заслуги: «Я знал, что Дэннис Рилс нам пригодится». Генерал редко бывает доволен, а ещё реже он отпускает на свободу тех, кто ему угодил.
«Ты создавала пожары?» — всплывает в памяти мой собственный вопрос и то, как в ответ испуганно и растерянно округлились глаза Габриэллы. «Прежде к тебе даже подойти не могли, возникали искры и разгорался огонь. Из-за него ожоги получили и солдаты, и ты сама. Ты это делала?» — «Я не знаю, что это было…». Похоже, Габриэлла сказала правду, иначе мне не удалось бы так легко отвлечь её от того, чтобы обрушить на всех нас искры пламени. И за такой провал Бронсон меня не похвалил бы.
Я держал её расслабленное тело в руках, смотрел на безмятежное лицо, и сердце билось болезненными толками. В тот момент было невозможно убедить себя, что я должен оставаться в стороне. И даже сейчас одно только воспоминание заставляет меня признаться самому себе, что я повторил бы всё снова, лишь бы она оказалась здесь, в моей квартире, в безопасности. Хотя бы на некоторое время.
«Я видела бабушку!» — даже если это было только видение, в каком состоянии находилась Габриэлла, если не успела подумать, стоит ли произносить эти слова собственным врагам? Ужасно было стать свидетелем того, как её руки тряслись, как она сгибалась над миской и её выворачивало раз за разом. Ужасно было понимать, как ей плохо — по моей вине, и быть не в состоянии помочь.
И как приятно было увидеть искреннюю радость при виде горшков с цветами, увидеть, как она вмиг забыла о невзгодах. Только вот потом осознание навалилось на неё с новой силой, и взгляд сразу же потух… «Моя ближняя — садовница — рассказывала. В мой последний день на планете». Габриэлла явно не собиралась произносить эти слова, и я не придумал ничего лучше, чем просто сделать вид, будто не слышал.
Догадываюсь, что она плакала в ванной… Как это ни ужасно, я этого ожидал. «Почему у тебя слёзы бывают чёрные?» — «Слишком много боли». После всего, что ей пришлось сегодня пережить, почти уверен, что в этот раз её слёзы наверняка были насыщенно чёрными… И эта догадка причиняет боль мне самому. Хотелось войти в комнату и успокоить девушку, сказать, что теперь она в безопасности, только вот многое из того, с чем она столкнётся в будущем, вероятно, будет откровенно хуже, чем плен Бронсона, и уж точно опаснее, чем переезд в мою квартиру. Я должен был дать ей время прийти в себя.
Она наивная, но в то же время проницательная. Ей удалось догадаться — или почувствовать, что она опоздала исцелить моё сердце. Знала бы, что как только её глаза наполняются ужасом и слезами, моё сердце теряет надежду на исцеление…
Я лежу, глядя в потолок, наблюдая, как синеватое мерцание, исходящее от кожи девушки, то угасает, то разгорается сильнее. Меня убаюкивает этот неспешный ритм, веки тяжелеют, и я с наслаждением их закрываю. «Как ей помочь?» — мелькает в голове, и это последняя мысль, прежде чем я проваливаюсь в сон.
* * *
Сколько прошло времени? Лишь мгновение или много часов?..
Сначала я слышу шум лопастей, затем в наушниках раздаются знакомые голоса, но я никак не могу сконцентрироваться на том, что они говорят.
Открываю глаза очень медленно. Взгляд фокусируется, и я вижу внизу, прямо под своими ногами, город, освещённый лучами закатного солнца. Он взрывается оттенками красного и оранжевого. В той части города, которая уже погружается в полумрак, медленно зажигаются огни — машины, фонари и свет в окнах высоток. Но в нескольких местах одновременно то и дело происходят взрывы, горят дома. Дождь закончился, и ветер, уже не такой сильный, как прежде, но всё-таки ощутимый, подхватывает огонь и закручивает вихри.
Город объят пламенем, окутан дымом, окрашен красными отблесками заката… Так обычно изображают преисподнюю.
Мы летим над городом, пока внизу погибают люди.
Я сижу впереди, между пилотом и Ньютом и спрашиваю вкрадчиво:
— Где моя сестра?
В ответ слышу в наушниках голос телохранителя:
— Прямо за тобой.
Я не пытаюсь обернуться, плотно пристёгнутый ремнями безопасности и оглушённый успокоительными, которые всё ещё гуляют в крови.
— Когда мы вернёмся за мамой?
— Молчи, парень. Ты сам знаешь. Молчи.
Ньют бросает на меня напряжённый взгляд, и я кошусь на пилота. Мы на вертолёте отца.
Больше вопросов я не задаю.
* * *
Я открываю глаза и принимаюсь тереть их, надеясь избавиться от зуда, а главное — от наваждения из-за проклятых воспоминаний, но чувствую себя только хуже. Сколько ещё одни и те же картины будут являться ко мне по ночам?.. «Глупый вопрос, — замечает внутренний голос. — Ты знаешь, что они останутся с тобой до конца твоих дней… Хотя, вполне возможно, мучиться осталось недолго, ведь ты решил помогать землянке и идёшь к смерти во много раз быстрее. Это даже не назовёшь помощью — ты просто потерял голову…».
Я лежу вечность, но, когда смотрю на ленту, понимаю, что прошло всего двадцать минут. Это бесполезно.
Встаю, тихо крадусь в ванную, закрываю дверь, включаю свет и сталкиваюсь с собственным отражением. Выгляжу паршиво. Под глазами тёмные круги. Тело сводит судорога. Сердце то и дело колет, сбивая моё дыхание.
Лента только начинает вибрировать, как я уже отвечаю на вызов.
— Если продолжишь в том же духе, смогу тобой гордиться, — раздаётся в наушнике голос Бронсона. Я пропускаю неудачную похвалу мило ушей, и в ответ на моё молчание генерал хмуро спрашивает: — Она всё так же спит?
— Да, — хриплю я, и приходится прочистить горло. — Мне тоже не мешало бы.
— Ты выпил свои таблетки? — с улыбкой в голосе спрашивает генерал.
— Сегодня даже больше, чем следовало бы.
Я говорю правду, но вряд ли Бронсон поверит. В любом случае, достаточно того, что он нажимает «Отбой», а я вновь останавливаю взгляд на собственном отражении.
«Это всего лишь страшный сон. Просто дыши глубже. Мне всегда это помогало. Дыши». Я сказал Габи правду: меня всегда выручало дыхание. И я делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю, а потом повторяю сначала, пока мой взгляд не останавливается на коробочке, которая стоит на раковине. В голове отчётливо звучит голос Ньюта с предупреждением: «Это не игрушки, Дэннис», — но сегодня мне уже доводилось проигнорировать голос разума, однако я всё ещё жив. Так что тянусь за коробочкой, достаю очередную таблетку, а потом проглатываю её, хотя неплохо было бы прекратить это делать.
Я терпеть не могу прыгать по воспоминаниям, поэтому стараюсь ложиться и спать до самого утра, какие бы кошмары не являлись перед внутренним взором. Но сегодня, похоже, я оказался в ещё худшем положении и меня ждёт запоминающаяся ночь: редко после того, как сон прерывался, воспоминания продолжали проходить в хронологической последовательности, стоило снова уснуть. Однако по двум явившимся мне картинам нетрудно догадаться, что впредь меня ждёт продолжение. И это ужасно: увидеть его вновь я боюсь настолько, что с готовностью зарыдал бы, если бы это помогло спастись от встречи с прошлым. Может быть, сэмпе даст возможность поспать без снов и воспоминаний?..
Надежды мало, поэтому, пытаясь отсрочить момент, который, скорее всего, будет неприятным, я приношу в ванную одежду для себя и для Габриэллы — ту, что она наденет завтра на Нимфею. Я принимаю душ и надеваю новую рубашку — светлого оттенка, какой редко ношу, но завтра мы поедем в город и мне не хотелось бы привлекать излишнее внимание своим мрачным видом.
Я всё ещё не стремлюсь погружаться в воспоминания, однако стоит мне лечь на диван и положить голову на подушку, как глаза закрываются сами собой, и я погружаюсь во мрак.
