— Вон, я сказал! Убирайтесь, вы, бесстыжая…
— Арк, взять!
Сама не знаю, что на меня нашло, никогда такого не делала. То ли подбодрил очередной порыв пронизывающего холодного ветра, забравшийся под накидку и шляпку, то ли мелочная злоба в глазах этого типа. Пес подобрался, сделал стойку и выразительно рыкнул. Спустя мгновение дворецкий уже лежал на полу, а дог осторожно держал его за горло. Я подобрала юбки, перешагнула через замершего ханжу и прошла внутрь. Решимости моей мог позавидовать взвод королевских гвардейцев, которым сообщили, что пробил час ценой жизни защищать Ее Величество. Я готова была с ноги открывать каждую дверь в доме, чтобы найти де Мортена и высказать все, что о нем думаю, но не пришлось. Герцог соизволил выйти ко мне сам.
Застыл наверху — взъерошенный, с растрепанными волосами, в небрежно застегнутой на несколько пуговиц рубашке и брюках. Либо Винсент спит в одежде, либо полностью обнаженным. Скорее второе. На этой мысли бросило в жар, словно не я только что стучала зубами от холода на пронизывающем ветру. Хорошо хоть голым не вышел встречать, с него станется. Брови сдвинуты, взгляд прожигает насквозь, вид злющий: настоящий лесной шатун, разбуженный посреди зимы. Вот только мне не от него хотелось бежать, а к нему. Несмотря на то, что во всем было виновато заклятие, это удручало. Но ему я своих чувств показывать не собиралась.
— Голосите, как уличная девка, — в комплиментах де Мортен недалеко ушел от своего прислужника. — И что псина делает в моем доме?
— Собака прилагается ко мне, — я с вызовом встретила его взгляд и вздернула подбородок. — Не вы ли велели мне собрать вещи и явиться к вам к восьми утра. Собрала. Явилась. Вы чем‑то недовольны?
— Тем, что вы перебудили всю улицу.
Он перевел тяжелый взгляд на дога, ни слова не сказал, но тот сразу отпустил дворецкого, отступил покорной куклой, попятился ко мне: о магической силе де Мортена ходили легенды, но какого демона он лезет в голову Арку?!
— У вас не собака, а лошадь. Ей место в конюшне.
— Арк останется со мной, — отрезала я, потрепав пса по голове, — хотя я не против конюшни. Все лучше, чем рядом с вами.
Не собиралась я этого говорить, само вырвалось. Он меня разозлил до жути, до зубовного скрежета. Давненько меня никто не выводил из себя — настолько, что все привычные маски сползали в мгновение ока.
Де Мортен зло усмехнулся, медленно спустился по лестнице и подошел ко мне.
— Вас никто не держит.
Дворецкий уже успел подняться, с видом оскорбленного достоинства отряхнуть сюртук, закрыть дверь и потереть горло, после чего замер ожившим изваянием. Надменности в нем не убавилось ни капельки, а я вспомнила, что мой сундучок остался снаружи. Не думаю, конечно, что его мигом украдут в таком районе, но сам факт!
— К сожалению, держит, — я стянула перчатку.
Взгляд де Мортена потемнел еще больше: в такие глаза лучше не заглядывать — пропадешь, а лицо словно непроницаемая маска. Что за ней? Злорадство? Ненависть? Безразличие? Змея пульсировала — за вчерашний день она заметно подросла, и теперь снова обвивалась вдоль запястья. Пока что это никак не отражалось на моем самочувствии, если не считать безумного влечения к мужчине, который сейчас остановился напротив и смотрел на меня сверху вниз. Дело было не в росте, хотя Винсент ощутимо выше, в пренебрежении, от которого хотелось съежиться до размеров муравья и уползти с глаз долой.
— Сочувствую, — он коснулся моего подбородка, заставил поднять голову. — Одна комната на втором этаже. Не место в конюшне, не ковер возле камина в гостиной, а гостевая спальня. Напомнить вам условия?
Пальцы Винсента мягко касались подбородка, но вырываться не хотелось. Да какой там вырываться, если малейшее невинное прикосновение отозвалось тянущим, сладким теплом между ног. Хотелось податься вслед за его рукой, почувствовать ладонь на щеке… А хуже всего было то, что он знал, как заклятие на меня действует.
— Не припомню, чтобы мы обсуждали условия, — холодно отозвалась я, отступая на шаг назад. Он тут же сжал кулак, опустил руку.
— Пока вы живете здесь, делать будете все, что я скажу. Не превращайте мой дом в цирк, не донимайте меня и не оскорбляйте моих слуг. То же касается псины. Ведите себя тихо. Оба.
— Донимать вас? Да чем меньше мы будем видеться, — я беззаботно пожала плечами, — тем лучше.
Уголок его губ едва уловимо дернулся, он повернулся к дворецкому.
— Гилл, проводите леди Луизу Лефер в гостевую комнату.
Тот побелел, когда услышал мое имя. Точно, позавчера я представилась сценическим псевдонимом, а Винсент, похоже, предупредил о визите леди. Этот грубиян все напутал, но его мне было не жаль. Ничуточки.
— Вы мой багаж за дверью оставили, — напомнила я дворецкому, а де Мортен неожиданно заявил:
— И еще. Не вздумайте выходить из дома без разрешения.
От такого заявления я слегка опешила. Он что, серьезно?
— Всякий раз, когда мне нужно будет ехать в театр, — я сделала ударение на последнее слово, — придется спрашивать вашего разрешения в письменной форме? Кстати, если Арка не выгуливать, он живо испортит вам ковры и настроение.
Винсент и бровью не повел.
— Псину поручите лакею. А про театр забудьте, больше вы туда не вернетесь.
— Вы с ума сошли? — я задохнулась от ярости и шагнула к нему. — Сейчас горячий сезон, завтра у меня спектакль.
Де Мортен перехватил мою руку и поднес к глазам: змея заворочалась от его прикосновения, по спине побежали мурашки, сердце забилось чаще. То ли его пальцы были горячими, то ли я не согрелась после улицы, но кисть словно обожгло. Хватка у него железная, еще чуть сильнее сожмет — и останутся следы.
— Женщина, которая живет под моей крышей, не будет играть в театре.
Прозвучало как приказ.
— Я не ваша собственность.
Винсент сжал губы. Казалось, он готов схватить меня за волосы и тащить наверх, в свое звериное логово, чтобы там доказать, насколько я неправа, но он лишь усмехнулся.
— В глазах остальных вы будете ей.
Это прозвучало холодно и равнодушно, а меня выжигало изнутри. Не просто выжигало, колотило от ярости, бессильной злобы и отчаяния. Наплевать на то, как я буду выглядеть, наплевать на заклятие! Театр — это вся моя жизнь, вне его стен, без ставших родными образов я чувствовала себя пустышкой, одинокой и никчемной. Наверное, к работе так относиться нельзя, но я не могла иначе. Я привыкла к чувствам, прописанным сценаристами — настолько, что давно потеряла за ними саму себя. С того дня, как впервые вышла на сцену — а путь этот был не самым легким, делала все, чтобы каждый сидящий в зале верил в моих героинь, радовался и горевал вместе с ними, смеялся и плакал, ждал минуты воссоединения в любви или трагического финала, чтобы часы от поднявшегося занавеса до последнего акта были незабываемыми, яркими, памятными. Я не могу бросить это все, только потому что он так решил!
