об камень, избавляясь от старой кожи.
Она все говорила и говорила, восстанавливая и свою память о днях проведенных вместе, словно и не было этих ста лет разлуки. Вспоминала первый поход в город, для покупки одежды, – «Рот прикрой, ворона залетит», – смеялась Оленька, а ему было все интересно, ко всему хотелось дотронуться, запомнить. И первых деревянных солдатиков, вырезаемых обычным кухонным ножом для дочери. И портрет красавицы в ханбоке, что писал он для нее, когда первые лучи солнца освещали собственноручно им сколоченный мольберт. Постепенно погружаясь в сон, она любовалась его обнаженной фигурой, покрытую шрамами, полученными в бесчисленных битвах, там, далеко в прошлом. Она натягивала на себя одеяло, к утру всегда становилось прохладнее, и ей казалось, что она видит и ощущает тонкий аромат его горячего тела, что отдавало тепло крохотной каморке отгороженной занавеской. Иногда она перехватывала его взгляд, полный чувственности, и уже засыпая, слышала мягкие прикосновения кисти к полотну, ей казалось, что эти нежные, влажные мазки, касаются ее лица, шеи, груди.
Наконец Лиёну дали подняться. Плащ, что бросил ему Гриня, был изорван в клочья, и он уже успел пару раз сверкнуть нагими ягодицами.
– Лягушонок, тебе нельзя на это смотреть. Деда! Ты что, не видишь, что эту одежду пора сдавать в утиль, а ну, закинь невод в свои бездонные карманы, вылови для нашего красавчика, что ни будь подходящее.
– На-на, я анатомию в школе изучала, – засмеялась Чан Ми, и подошла к маме.
У бывшей крысы, перехватило дыхание, она любовалась шириной плеч и узкими бедрами, почти обнаженного воина, ему помогал одеваться домовой с особым восторгом и гордостью, разглаживая складочки на нижнем белье, цокал языком, демонстрируя качество.
– О! Чистый хлопок! Нынче такого не сыщешь! А уж когда Лиён облачился в полное снаряжение корейского воина, удивилась Ариадна:
– Так это ты его умыкнул? Я думала, он исчез сам по себе… Молодца, сохранил, да еще и почистил…
Наконец Лиён подобрал меч, что отбросил при падении, и воскликнул:
– Готов! – но, вдруг застыл, разглядывая свои сапоги, в голове загудело, – «галоши», память услужливо вытащила название. Нет, это не галоши, это хва – обувь для военных Силлы, пропитанная маслом от дождя…
Он вдруг, ясно увидел Ванху, еще невестой, закутанной в красный шелк расписанный золотом. Свадебный наряд. И своего первенца, его гордость, «адей», наследник. Голова слегка закружилась, и его качнуло в сторону, картинка сменилась.
Госпожа, ее ласковые убаюкивающие прикосновения и три мальчика, у каждого на белой шубке слева изогнутая отметина. В точности, как у него.
– «Кугианатии» – прошептал он вполголоса, – благородная малышка, и мама Чан Ми, единственная, неповторимая О-лунь-каа. Сумбур в голове слегка прояснился – и тут же, словно кто-то подбросил в печку сухую ветку, и она вспыхнула странным словом – «измена». Что означает это слово? Надо спросить у Оленьки…
– Аппа? – Чан Ми уже тянула его за руку, но он не двигался с места, – ну, что же ты, аппа, пойдем, эта измена не твоя вина, у тебя отобрали память, вот и все, пойдем, пойдем к маме.
– Мама обижена, она меня не простит. Измена? Нет, предательство. Это слово намного страшнее, оно означат передать в руки врага, человека, который всецело тебе доверял. И потеря памяти не может быть оправданием.
– Предательство? О чем он толкует? Неужели это он и есть тот самый предатель? – Красава «навострила уши».
– О, Боги, дайте мне терпенья! Как у вас у взрослых все сложно…Папа, посмотри на меня, смотри мне в глаза! Если бы в тебе была, хоть капелька предательства, я бы сразу ее почувствовала, такое скрыть невозможно! Это стечение обстоятельств, так получилось, это просто трудности, которые мы преодолеем все вместе, ты меня слышишь, Ван Ли Ён? Ты слышишь меня?
Лиён удивленно смотрел на свою, в одночасье, как ему казалось, повзрослевшую любимицу, но произнес совсем другое – Думаешь это возможно? Мама простит меня?
– И думать нечего, иди, уже, помиритесь, наконец, у нас еще дел по горло…– и, насилу сдвинув его с места, подвела к Оленьке.
Валюта, сбросив с себя оцепенение, приставала к домовому, – дедуль, миссию свою мы выполнили, Лиёна освободили, пора в дорогу собираться…
– Да, уж, выполнили…– его нижняя губа презрительно оттопырилась и подрагивала. Он шарил по своим карманам, – убытки, одни убытки, – и горестно вздыхая, аккуратно застегивал пуговицы, кои еще оставались на его изрядно потрепанной одежонке.
Чан Ми оставила папу и маму наедине, и возмущенно ответила Валюте:
– Да вы что? Как же мы бросим в беде Шуршеев, судя по количеству, эти трогладиты за несколько дней превратят Фабулу в пустыню, сами погибнут, и шуршики и сорокопопугаи и рыбки.
– Рыбок жалко, да, любимый? – она заглядывала в глаза Филиппу, пытаясь понять, чем вызвала его гнев.
Глава 14
«Поиски предателя. Роды Красавы».
Она стояла, загадочно улыбаясь, когда ей в спину прозвучали слова на давно забытом, насильно стертом из памяти языке.
– Я проснулся среди темноты. Звезда, волнующая, недосягаемая говорила со мной, и когда костлявая рука смерти коснулась моей груди, чтобы вырвать истерзанное сердце, она посмотрела на меня, облегчила боль и дала надежду на исцеление. О, Звезда моя! Это божественный промысел остановил мой путь на небеса? Нет, это истинное чувство возродилось твоими молитвами.
Я вопрошал ветер, как я мог забыть тебя?
И грозно отзывалась буря – как ты мог позабыть ее?
Устал я бродить по тропинкам, безнадежно отыскивая следы твоих босых ног. С уголков твоих губ сочится еле уловимая обида. Позволь мне осушить ее, и она навсегда останется со мной, как напоминание, что нет мне прощенья. Так пусть же канут в лету перенесенные нами страдания, и вновь возродим тлеющие угольки чувств, которые еще можно вернуть к жизни. Ты, моя любовь, чья красота божественна, суть загадочна, ты никогда не переставали волновать меня, только теперь я понял, отчего тосковало мое сердце, тебя не было рядом, душа, моя.
Одной рукой, он обнял ее за плечи. Его дыхание обжигало затылок, от слабого дуновения, непокорные прядки щекотали раскрасневшееся ухо. Ее спина ощутила не робкое, но властное прикосновение, так мужчина заявляет свои права на женщину. Минуту назад, она полностью восстановилась от изнурительной энергетической работы, но вдруг, почувствовала легкое головокружение. Бедра и ноги напротив, налились свинцовой тяжестью, и если бы он не держал ее, она бы выскользнула из его рук.
Она наклонила голову, чтобы остудить пылающий затылок, и прикоснулась губами к его руке.
– Лиён, возлюбленный мой, – на нее лавиной нахлынула память тела. Если там, на уступе, укрывая его невидимой но прочной защитой, она заставляла себя вспоминать моменты их жизни, то рука обнявшая ее за плечи, и его легкое прикосновение к груди, воскресили в ней, более волнующие подробности их любви. Первый поцелуй, такой долгожданный
