по имени, но он не отвлекался, остановился только тогда, когда все было восстановлено. Когда под пальцами снова была ее светлая исцеленная кожа, а не то ужасное месиво, которое он увидел, шагнув в подвал.
Потом его шатало, мутило, а перед глазами картинки сменяла темнота. Люциана порталом дотащили до его комнаты во дворце, где он послал (совершенно непристойно) пытавшегося помочь ему целителя и отключился лицом вниз на кровати, дрожа от холода и перерасхода энергии. Пришел в себя все так же лежа на постели, правда, под лицом уже была подушка, а сверху его заботливо накрыли покрывалом.
— Нужно было догадаться, что это была ты, — хмыкнул он, с нежностью глядя на сестру.
— Нужно было. — Нэв снова совершенно по-детски смутилась, потом опустила глаза. Помолчала и снова вскинула голову: — Люциан. Не уезжай. Пожалуйста.
«Скажи мне хоть слово, Лена, и я останусь».
Если бы Лена сказала ему столько слов, он бы остался. Не просто остался, увез бы ее, сграбастал в охапку и уволок в портал, даже если бы она сопротивлялась. Просто потому, что больше не мог это выносить. Это чувство — быть вдали от нее. Сейчас же просто вздохнул:
— Может, ты не понимаешь всего, мелкая, но так надо.
— Я не мелкая! — привычно возмутилась сестра.
Он улыбнулся:
— Хорошо. Не мелкая.
— Если я чего-то не понимаю, ты можешь мне сказать. Мне ты можешь сказать все что угодно, Люциан.
Если бы. Если бы он мог ей рассказать о том, как его кроет… может быть, стало бы чуточку легче. Самую чуточку.
Лена не связалась с ним даже чтобы поблагодарить, но она была права. Им не о чем больше говорить, все стало понятно в том парке. Все… что? Она выбрала Валентайна, она хочет быть с ним. Ему нужно с этим смириться или сойти с ума, принять или вызвать драхова Альгора на магическую дуэль, которая запрещена. Хуже после того, что он сделал, уже не будет, наверное. Но что будет с ней? Что бы там, на этой дуэли ни произошло, как это отразится на ней?
Думать о чьих-то чувствах вперед своих было непривычно. Равно как и постоянно чувствовать эту тупую ноющую боль в сердце. Печать, клеймо осознания того, что самая желанная женщина в мире — не твоя.
— Я расскажу, — произнес он, кивнув на кресла. — Садись.
Закатное солнце запуталось в волосах сестры, раскаляя их до ослепительно-яркой меди. Дотронешься — обожжешься, но Люциан с наслаждением запутал пальцы в ее прядях, коснулся губами макушки. Перед тем, как сесть самому и начать рассказ.
О том, что произошло между ним и отцом. О его условии. О его обещании навредить Лене. Обо всем этом дерьме, которое Нэвьери было ни к чему, но о котором она имела право знать, чтобы понять, почему он так поступает. Слова — это просто слова, но иногда они могут подарить надежду и даже нечто гораздо большее. Иногда они могут спасти. В этом Люциан убедился на собственном опыте и сейчас убеждался повторно, глядя, как сестра хмурит брови, кусает губы. Взволнованно комкает юбку под пальцами. И, наконец, произносит, спустя долгое-долгое молчание:
— Ты поступил правильно.
Люциан усмехнулся:
— Сезар сказал то же самое.
— Сезар… — Нэв пожевала губы. — Он сильно изменился. Стал более… нормальным что ли. Больше не смотрит на всех, как на недостойных.
— Корона давить перестала.
Нэв фыркнула и расхохоталась, а Люциан откинулся на спинку кресла.
Даже такой простой разговор убрал тяжесть с сердца, и сейчас все, что он чувствовал — удивительно светлое понимание правильности происходящего. Не потому, что ему так сказали Нэв или Сезар. Потому что этот разговор просто расставил все по местам для него.
Он действительно не мог поступить иначе, и поступил бы так снова, если бы даже пришлось повторить этот недопраздник и снова выдержать взгляд Женевьев. Он отчетливо помнил, что она вздрогнула, как от пощечины. Лишь на миг в ее глазах мелькнуло отчаяние, которое тут же сменилось снисходительной безупречностью. Это ее умение держать удар на глазах у всех было достойно тэрн-архи, но… не с ним.
— Можно тебя попросить? — Нэв перегнулась через подлокотник, подтянула ноги под себя и уселась уже совсем не как принцесса.
Люциан вопросительно приподнял брови:
— Зайди завтра утром ко мне попрощаться.
— Я уйду ночью. Мне нужно утром быть на построении, а время там немного разнится с нашим.
Сестра вздохнула.
— Тогда сегодня заболтай меня до смерти. И обещай, что будешь отвечать, а не закинешь браслет куда подальше сразу же, как только прибудешь в этот свой гарнизон.
— Во-первых, если я тебя заболтаю до смерти, отвечать будет некому, — Люциан взял ее руку в свою, — а во-вторых, у меня будет мало времени, это даже не военный факультет, мелкая. Но да. Обещаю.
Нэв улыбнулась, а потом всхлипнула:
— Люц, ты же приедешь зимой, да? Не представляю зиму без тебя!
— Не знаю, — честно ответил он. — Но очень постараюсь. Правда.
— Я буду очень-очень ждать! — выдохнула сестра и сжала его пальцы.
Он подмигнул ей, коснулся браслета и попросил слуг принести фруктов и любимое лакомство Нэв — кеверсы. Пока она уплетала за обе щеки, а он ей помогал, болтали обо всякой ерунде. О том, могут ли принцессы уехать на острова и открыть там свою ранховую (нет), о том, могут ли принцы послать всех подальше и отказаться исполнять волю отца (нет, но да), и обо всем таком же. Люциан даже почти забыл про то, что не давало ему покоя бесконечно долгое время: Лена и Валентайн, про то, что друзья даже не захотели с ним попрощаться, а Дас так вообще всем заявил, что он на стороне Анадоррских и его родители тоже.
Они болтали, пока на небе не зажглись звезды, а за Нэв не пришла ее камеристка, которая сообщила, что «Тэрн-ари пора спать». Они попрощались на удивление тепло, и Люциан снова подошел к окну. Сегодня он спать не собирался, но после разговора с сестрой подумал, что, возможно, даже получится. Поэтому, попросив виритта разбудить его ночью, направился было в душ, но его остановил очередной стук в дверь.
— Тэрн-ар Драгон, — в комнату после его разрешения заглянул слуга, — к вам пришли.
— В такое время? Я никого не принимаю.
— Хорошо, я передам тэри
