Обжигая ему шею горячим дыханием, Артемида пробежала языком по его ключице. Ашерон склонил голову набок, чтобы ей было удобнее. Руки ее меж тем торопливо расстегивали на нем кожаные штаны.
Дыша тяжело и неровно, Эш ждал. Он знал, что будет дальше.
Освободив его набухшее мужское орудие, Артемида сжала его в своих ладонях.
Не прекращая дразнить его шею языком, правой рукой скользнула к самому кончику его естества и принялась поглаживать, пока он не затвердел до боли. Ашерон застонал, когда ее левая рука скользнула вниз и начала ласкать источники его мужской силы, а правая между тем не переставала играть с членом.
— Ты такой большой, Ашерон! Такой мощный! — хрипло шептала она, увлажняя член его же собственной влагой и лаская еще быстрее. Еще сильнее. — Как я люблю держать тебя в руках! — Она глубоко вдохнула. — Как мне нравится твой запах! — Она зарылась лицом ему в плечо. — Звук твоего голоса, когда ты произносишь мое имя! — Пробежала языком от плеча до шеи. — Краска гнева и возбуждения на твоих щеках!
Она прикусила мочку его уха.
— Твое лицо, когда ты изливаешь в меня свое семя!
И, плотно прижавшись грудью к его спине, прошептала в самое ухо:
— Но больше всего ты мне нравишься на вкус!
Эш напрягся, ощутив, как в его шею впиваются острые клыки. Миг — и боль сменилась острым чувственным наслаждением.
Она ласкала его все быстрее и быстрее, а он покачивался в такт ее движениям. Кровь его сливалась с кровью Артемиды: он чувствовал ее, чувствовал, как струится сквозь него ее сила, — и это наслаждение соединяло их надежнее и крепче, чем секс.
Голова у него шла кругом: он уже ничего не видел и не чувствовал, кроме Артемиды. Ее требовательных рук, ее жаркого дыхания, ее сердца, бьющегося в такт с его собственным.
Ее наслаждение передавалось ему. На какой-то миг они слились в единое существо, связанные друг с другом нитями, недоступными воображению смертных.
Он ощущал ее желание. Ее жажду овладеть им целиком — его телом, умом, сердцем. Он тонул в этой жажде, он блуждал в диком лесу ее страсти — и боялся, что уже не сможет вернуться домой.
В мозгу слышался ее вкрадчивый шепот: «Кончи для меня, Ашерон. Отдай мне свою силу. Свою мощь. Отдай мне всего себя».Как всегда, он отчаянно боролся за свободу—и, как всегда, потерпел поражение.
Выбора у него не было — и оставалось лишь дать ей то, чего она так хотела.
Эш запрокинул голову и зарычал; тело его сотряслось в мощном экстатическом оргазме. А она все наслаждалась его кровью, жадно впитывала в себя его силы и само его существо.
Он принадлежал ей. Что бы он ни думал, что бы ни чувствовал, чего бы ни хотел, — он всегда будет принадлежать ей.
Дрожа и задыхаясь, Ашерон откинулся назад — и долго смотрел, как по его груди стекает тоненькая струйка крови...
Три месяца спустя
В гостиную вошла Саншайн с коробкой красок под мышкой — и остановилась на пороге, заметив Тейлона. Муж, как видно, не подозревал, что она здесь. Из заднего кармана его брюк торчал молоток: держа обеими руками один из пейзажей Саншайн, он прикладывал его к стене — выбирал для него место.
После Карнавала Тейлон объявил, что новую жизнь надо вести в новом доме.
Вместе они продумали все детали. Огромный кабинет для Тейлона, где разместятся все его компьютеры. Гараж для его двухколесных и четырехколесных игрушек. Открытая, просторная студия, где будет работать Саншайн. И даже игровая комната, на полках которой разместилась вся уникальная коллекция Тейлона — диспенсеров для пастилок. На почетном месте посередине центральной полки расположился пес Снупи.
Но любимой комнатой Саншайн в этом доме была небольшая комнатка рядом со спальней. Та, что когда-нибудь — быть может, очень скоро — станет детской.
— Вот так — ровно? — спросил Тейлон, удивив Саншайн: оказывается, он все-таки заметил, что она рядом.
— По-моему, просто отлично!
Обернувшись, он заметил, что она не сводит с него глаз. Точнее, не сводит глаз с одной части его тела, обтянутой черными кожаными штанами.
— Я вообще-то о картине.
— А я — о твоей попе. Но картина тоже неплоха.
Расхохотавшись, он взял у нее из рук коробку с красками, взъерошил ей волосы и поцеловал. Саншайн в ответ крепко обняла его сантиметров на сорок выше коленок.
— Лучше не надо, — голосом, ставшим мгновенно охрипшим, предупредил ее Тейлон. — А то мы сегодня больше ничего не распакуем.
— А кто нас торопит? — игриво улыбнулась она. — Что не успеем сегодня — распакуем завтра.
— Ну, раз так... — Он отложил коробку и, подхватив смеющуюся Саншайн на руки, понес ее к бассейну, расположенному в доме.
— Куда ты меня несешь? — сквозь смех спрашивала Саншайн.
— В ту единственную комнату, где мы еще не делали это!
— Ты ненасытный!
— Да, я ненасытен и свиреп!
В столовой они остановились. Здесь Саншайн попросила опустить ее на пол и взяла со стола какой-то маленький сверток.
Затем Тейлон перекинул ее через плечо и со смехом понес в заднюю часть дома.
Потом он осторожно опустил смеющуюся Саншайн на бортик возле бассейна.
— Что это? — спросил он, когда Саншайн протянула ему сверток.
— Подарок на новоселье.
Он открыл — и увидел диспенсер для пастилок в виде головы Эдди-Монстра[41].
По лицу Тейлона расплылась широкая и радостная улыбка.
— Не могу поверить! Где ты нашла такой редкий экземпляр?
Вместо ответа Саншайн поцеловала его ладонь, на которой багровел причудливый шрам.
Этот шрам — от камня, в котором хранилась душа Тейлона, — предназначался ее руке. Но в ту же ночь Тейлон исцелил Саншайн, взяв на себя ее рану.
— Люблю тебя, Тейлон! — прошептала она. — Ты не представляешь, как я тебя люблю!
Он погладил ее по щеке. Светло-карие глаза его сияли нежностью.
— И я тебя люблю, Саншайн. Спасибо тебе за силу и смелость... и еще за то, что ты перестала есть соевый сыр!
Она рассмеялась и прильнула губами к его губам.
Оторвавшись от нее, Тейлон заметил коробку, принесенную ею сюда несколько минут назад. В ней лежали вещи со стола Тейлона и среди прочего — шкатулка с торком Ниньи.
— Думаю, мне стоит кое-что сделать. — Сняв ожерелье со своей шеи, он положил его рядом с ожерельем Ниньи.
Саншайн, нахмурившись, следила, как он со шкатулкой в руках идет к задней двери, выходящей на болото.
