капли. Тоже немалых бед она натворила, как пришлось Елице из Велеборска уехать. Да только наказывать жестоко её за то не хотелось. Она сама себя наказала. Мыслями вечными о том, что Эрвара убила, поддавшись слабости и страху. Наказала ещё и тем, что сына её теперь воспитывать будет Доброга, а ей придётся вернуться в Логост, порядком подпаленный, но всё ещё крепко стоящей на той земле, где его возвели.
— Я завтра поеду, — словно отвечая мыслям Елицы, проговорила княгиня. — Коль не позволишь сына дождаться…
— Не позволю, — та качнула головой и перевела на неё взгляд. — Чему ты можешь научить его? Как воспитать, если собственные деяния никак оправдать не сумела? Хватит. Езжай. Ему без тебя лучше будет. А там свидитесь. Как время минёт.
Зимава вздохнула и вдруг положила ладонь Елице на плечо.
— Мне тяжело было потерять всех. Всех почти — по своей вине.
Елица ударила её по запястью, сбрасывая, соприкоснулась с кожей холодной — и словно вспышка яркая выглянувшего из-за туч Ока ослепила на миг. Княгиня отшатнулась, кривя губы, но она вскочила и теперь — напротив — удержала её руку. Зимава нахмурилась, вглядываясь в её лицо. Почти мёртвой она была, застывшая её душа не шевелилась, не несла света. Но то, что билось внутри неё — под сердцем самым — виделось горячим, трепещущим комочком.
— Ты должна его уберечь, — проговорила Елица, отпуская руку княгини.
— Кого? — не поняла та в первый миг, но ахнула вдруг, прижимая ладонь к животу.
Покачнулась — и пришлось её под локоть поддержать, а то и упала бы, наверное. Вошла в горницу Мира и, застав женщин почти в обмороке, подбежала, налила воды в кружку и подала Зимаве, вопросительно и тревожно глядя на Елицу. А та и сама не понимала, как случилось такое, как смогла она увидеть жизнь, что уже зародилась в женском лоне. Так ясно — никаких сомнений быть не может.
— Отведи княгиню в её покои, — велела она челядинке строго.
Мира кивнула и помогла Зимаве встать, вышла вместе с ней прочь. А Елица взяла с полки отполированный до гладкости круглый серебряный лист, взглянула на себя, на лицо своё — и не увидела никаких перемен. Да, верно, не снаружи они, а внутри случились. И до того усталость тело сковала, что и не встать, кажется. И озноб пробежался по спине, веля прилечь хоть ненадолго. Да пришлось уж на тризну идти: в хоромах не отсидишься.
Отшумела страва буйная только через три дня, и стало наконец тихо в кроме. Да жизнь, что входила помалу в русло спокойное, привычное, не остановилась совсем. Пришлось уж собираться и в дорогу до Радоги. Честь по чести предстать перед Остромиром и Радимом — мужем, с которым Елица дальше жить не могла просто. Не могла после всего, что случилось, после того, как забилась жаром в душе её любовь настоящая, та, которая до смерти самой не угаснет. И которой она едва не лишилась.
Собиралась с ней в дорогу Мира, которая всё сетовала, что в детинце уж засиделась: до того сильно хотелось ей снова в путь отправиться. Елица усмехалась только её рвению: уж она о дорогах тех хотела бы хоть на луну одну забыть, да всё не получалось никак. Коль сложится всё в Радоге, там и в Остёрск надо будет ехать. Вести недобрые туда, конечно, раньше долетят, да Ледену теперь всё одно княжий стол принимать, а Елица в тот миг хотела рядом с ним быть. И с Любогневой желала свидеться, чтобы хоть как-то поддержать в дни трудные, как узнает та о смерти старшего сына.
Вынесли отроки ларь Елицы во двор, в телегу обозную сгрузили. Она ещё раз окинула взглядом горницу свою, словно та вдруг перестала быть для неё желанным домом. Теперь дом там, где Леден — и никак иначе. Мира встала у дверей, подгоняя безмолвно, а после едва не бегом побежала впереди.
Внизу уж собрались все, ожидая только, как женщины спустятся. Туманный нынче выдался рассвет. Всё пряталось Око в ворохе облаков, что тянулся вдоль окоёма, расползаясь лениво, переливаясь то золотом, то багрянцем бледным. Духота стояла в воздухе — не иначе гроза в пути застанет. Елица чуть ослабила повой вокруг шеи. Нехорошо так стало на миг, словно перед глазами всё перевернулось, поплыло — да и остановилось снова.
И тут тонкие пальчики сомкнулись на её локте. Она оглянулась: Вышемила смотрела в её лицо, блестели глаза её большие, чистые под тревожным изломом бровей.
— Я уеду вместе с Зимавой, верно, — почти шепнула боярышня. — Нечего мне тут больше делать. Надолго слишком я ушла из дома. Другого здесь не обрела.
Елица не удержала вздоха. Погладила Вышемилу, очень повзрослевшую за эти луны, по плечу, зная, что не слишком-то это её утешит. Пусть и случилось за неё отмщение смертью Камяна, а не облегчало это её души. Потому как печалилась боярышня дюже о том, что Леден не к ней сюда вернулся. Пусть и вызволить помог, да после оборвал все надежды на то, что они могут вместе быть. Наверное, и хотелось Вышемиле винить в том Елицу, которая милого её сердцу мужчину у неё увела. И даже сторонилась она ту, как вернулись они все в Велеборск, словом лишним обмолвиться не желала. И крутился всё рядом с ней купчич Зареслав с дивными медовыми глазами — его Елица приняла в тереме, как дорогого гостя — а никак утешить Вышемилу не мог.
И вот только сегодня та хоть немного оттаяла, поговорить напоследок захотела — да хотя бы попрощаться. Да только взор её всё к Ледену, который поодаль стоял, держа своего коня под узду, обращался. Словно Вышемила еще ждала чего-то, поверить не могла.
— Это хорошее решение, — проговорила Елица. — Мать счастлива будет увидеть тебя снова. И в Логосте ты сейчас нужнее. Меня ещё долго не будет.
— Ты Ледена береги, — не удержалась от напутствия Вышемила, чуть отстраняясь от её руки. Видно, всё ж долго ещё серчать будет. — А то он всё в опасности рядом с тобой оказывается.
Изогнулись неприязненно полные губы боярышни, и взор она потупила, вновь коротко взглянув на княжича.
— Я постараюсь, — Елица и сама на него обернулась.
Встретила взгляд его вопросительный, будто очень он хотел в этот миг слышать, о чём женщины разговаривают. Посмотрела она на кисть его,
