Сакс чихнул и проснулся.
Под рукой было теплое и шерстяное. Пахло земляникой, дымом. И листвой. А еще по-прежнему щекотало нос. Сакс открыл глаза. В лицо ему лезла растрепанная коса. Он осторожно – не разбудить бы – отвел щекотную прядь. Не разбудил. Лиле только нос наморщила, пожаловалась, что холодно, и причмокнула во сне.
Еще осторожнее, словно собирался воровать мед прямо из пчелиного дупла, он придвинулся к ней еще ближе и коснулся губами губ. Гладкие, нежные. Теплые. Очень хотелось продолжить, хотя бы поцеловать ее так, как учила мельникова сестра. Сакс зажмурился, отгоняя видение земляничных сосков, тяжело сглотнул. Отстранился. Еще не хватало ее испугать. Вдруг она не такая фейри, как те, Томасовы? С теми Сакс не хотел бы проснуться рядом. А с Лиле… да хоть каждое утро.
Она вздохнула во сне, потянулась к нему, словно не хотела отпускать. От этой мысли стало так хорошо… только страшно. Он что, хочет привести домой фейри? Вот отец обрадуется. Проклятие.
Сакс тихонько снял с себя ее руку, выскользнул из-под плаща в утреннюю сырость, поежился – и побежал к реке. Нет ничего лучше с утра, чем хорошая пробежка босиком по росе и нырок в реку. Холодную. Поглубже. Чтоб вымыло все дурные мысли из головы.
Вернулся он к костру. Лиле уже расстелила платок и разложила остатки вчерашнего ужина. А сама кормила Тянучку яблоком. Обернулась через плечо, кивнула ему и показала на костер.
– Сохни, замерзнешь.
– Не замерзну, тепло, – буркнул он, но к костру подошел.
Снял рубаху, которой вытирался, растянул на воткнутых в землю ветках, чтоб быстрее сохла.
Лиле вздохнула и как-то нерешительно попросила:
– Ты меня через реку перевези. Ладно? Дальше я сама…
– Угу, – не глядя на нее, отозвался Сакс.
Вот так-то, мечтатель. Не нужен ты ей больше. Только из костра вытащить и через текучую воду перенести. А ты – каждое утро. Дурень, как есть дурень. Башмачки отдал, сорочку и ту не скрал.
Она снова вздохнула, села к костру. За руку взяла:
– Угрюмый ты с утра. Дома сердиться станут? Ладошка была теплая-теплая. Верно, совсем замерз в этой реке. Передернул плечами – снова зазудели в ожидании отцовской розги, и хмыкнул:
– Ничего, переживем. Не впервой.
– Что ж тогда?
– Брат, – ответил, что в омут нырнул. – Помнишь то щучье отродье, капитана стражи? Шесть лет как забрали на службу. Ни весточки, ничего. Мать думала, его в Зеленом легионе уморили.
Фейри промолчала. Что тут скажешь.
Встала, сняла с пояска гребень, зашла Саксу за спину и стала волосы ему чесать. Мягко, ласково. И подумалось вдруг: может, брат еще опамятует. А нет – все не одни мать с отцом. Он-то их никогда не бросит, что бы рыбники не обещали.
Сидеть так, чтобы заботились и чесали, было хорошо, целый день бы сидел. А если б еще и обнять ее… Сакс поймал ее за руку с гребешком, прижался щекой.
– Лиле, а ты… – сглотнул, но все же снова набрался храбрости. – Ты еще придешь? Не на ярмарку – к озеру, может?
– К озеру приду, – засмеялась она. И погрустнела. – А встретимся ли там – кто знает. Если захочу что на память дать, возьмешь?
Он кивнул, не отпуская ее руки. Почему-то показалось, что больше ее не увидит, и тоска взяла. Глупая такая тоска, щенячья, от которой хочется скулить и ластиться к теплым ладоням.
Лиле пошевелила пальчиками, погладила щеку. Освободила руку и вложила ему в ладонь гребень. Красивый, гладкий. Ореховый. В горле встал ком, Сакс даже поблагодарить не смог. Просто глянул на нее, улыбнулся и привязал гребешок к поясу.
Пора было собираться. Гасить костер, взнуздывать Тянучку, перевозить фейри через реку – и прощаться.
Прощался он тоже молча. Снял с лошади, подержал немножко, прижав к себе и вдыхая запах дыма и земляники, поцеловал в губы, сунул в руку данный матерью рябиновый месяц – и отпустил. Лиле отступила, помахала рукой. Показалось, глаза у нее заблестели? Да нет, вряд ли. Потом метнулась к деревьям и пропала. Сакс не успел оторвать взгляда от скрывших синий подол ветвей, как запела дудочка, славно и светло. Под это светлое Сакс почти и не заметил, как добрался до дома: казалось, песня за ним летит, провожает, обещает что-то хорошее. Верно, встречу?
Интермедия 1
День был душный и жаркий – что нетипично для московского апреля, вонючий – что типично для заправки, – и скучный до одури. Клиент шел мимо, к соседям-конкурентам, начальство по случаю субботы отдыхало на природе, даже воробьи, и те облетали одинокую заправку стороной. Один Джафар, трудолюбивый таджикский дворник, мерно шваркал метлой по асфальту. Любой другой заправщик спокойно по дремал бы на рабочем месте, но Миша Шпильман не мог себе этого позволить. Сидя на ящике с песком, он тщетно пытался поймать вдохновение. Все необходимое для ловли (общая тетрадь, ручка и открытая банка ледяного пива) было при нем, но муза так и не снизо шла. А может, и снизошла, прокралась за спиной у страдальца, выпила все пиво и, глумливо хихикая, сбежала к другим. Удачливым, растиражированным по лоткам продажным бездарям!
Продажные бездари Мишу так расстроили, что он даже приложился к банке, забыв, что она уже пуста. Из банки пахло горько и кисло. Понятно, музы на такое не ловятся, музам подавай коньяк. Или мартини.
«Вот допишу роман, издамся и куплю тебе „Чинзано“. Литр!» – пообещал Миша капризной музе.
Муза то ли не поверила, то ли не захотела ждать, вдохновение не появилось, Главный Герой тупо смотрел на поднимающиеся за Дремучим Лесом башни Ужасного Черного Замка и не трогался с места.
С тоски Миша решил сменить метод приманивания музы. На чукотский. То есть, что вижу, о том и пою. Даже написал в тетради целых полторы фразы, правда, голимого реализма… ну не тянул таджик на Великого Злодея! И на героя не тянул. И на целых две фразы – тоже. Ну нет ничего интересного в таджикском дворнике!
Смяв пивную банку, Миша бросил ее в сторону урны. Промазал. Снова уставился в тетрадь. Шварканье метлы затихло.
Миша обрадованно напрягся: вот только скажи свое «ай, нехорошо мусорить!»
Но таджик молча подобрал банку, сунул в урну и снова зашваркал метлой. Не понимает, дитя природы, что без конфликта нет жизни в произведении! Вот посещал бы семинары, слушал умных людей – понимал бы. Да что с него взять, дворника?!
Муза согласилась, что с дворника взять нечего, и решила сделать Мише подарок. Не очень, правда, роскошный – вполне кореллирующий с качеством пива. Но хоть что-то: на заправке остановился байк. Черный, немного потрепанный и рычащий, как заходящий на посадку дракон. С байка сползла синеволосая девица готичного вида – Миша посмотрел на нее разок, содрогнулся, назначил Любимой Женой Главного Злодея, дал ей имя Брома и поспешно перевел взгляд на собственно байкера. И восторженно замер. Вот он! Великий-Ужасный-Могучий Злодей! Здоровенный, сутулый и длиннорукий, как горилла, с черными немытыми патлами ниже плеч, в криво повязанной бандане с черепами – чудо!
