– Понятно. Мне было девять, когда это произошло, но я все еще вижу сны о горящем городе.
Боже, она тоже.
– А что случилось с вами после пожара?
– Меня поместили во временный лагерь, а потом в приют. Я сменила три семьи, пока через полгода не попала к Лейнам. Они переехали на Восточное побережье, взяв меня с собой. – Аида выглянула из окна. – У меня почти не осталось воспоминаний о жизни до землетрясения, так что я даже представить не могла, как здесь красиво. Жаль. Если мне тут понравится, я же не захочу уезжать.
– И как вам живется с постоянными переездами? Вы путешествуете с кем-то?
– Нет, одна.
На его лбу появились две морщинки.
– Одинокой женщине небезопасно ездить по стране.
«Эх, если бы мне давали пенни каждый раз, когда сообщают что-то подобное».
– Я отлично справляюсь.
– Но вам же одиноко.
Иногда ей действительно было ужасно одиноко. Но Аида делала все, чтобы выжить, и не стеснялась, а гордилась своей независимостью. «Если надеяться только на себя, то не так много поводов для разочарования», – повторял Сэм. По привычке она дотронулась до кулона, висящего у сердца.
– Я живу настоящим, а не прошлым или будущим, – пояснила Аида. Еще одна мантра Сэма. – Но если вам так важно, я предпочитаю проводить частные сеансы, а не работать на сцене. Денег больше, а усилий меньше. Однако нужно время набрать клиентов…
Ее рассуждения прервал громкий звонок.
– Подождите минутку, – извинился Уинтер и пошел ответить по телефону.
Аида почувствовала облегчение, что допрос о выборе ремесла прерван. В общем-то, Магнуссона это не касается. Она уже и так сказала больше, чем следует. Дурная привычка не следить за языком.
Пока Уинтер тихо разговаривал по телефону, Аида отошла от окон и осмотрелась, разглядывая корешки книг на полках, судя по названиям, в основном по коммерции и рыбалке. Тут ее взгляд остановился на паре альбомов на столе у лампы. Для газетных вырезок? Фотографий?
Кожаный переплет скрипнул, когда Аида открыла верхний. Не фотографии, а открытки, прикрепленные к страницам клейкими уголками. Почтовые открытки из Каира, Франции – Эйфелева башня, Триумфальная Арка, Лувр. Две французские горничные в одних только фартуках. Девушка, падающая с велосипеда, так, что юбка задралась и показались спущенные чулки. Женщина на диване, раздвинув ноги, читает французский перевод «Улисса»…
Боже праведный!
Множество эротических открыток. Аида глянула в сторону Уинтера. Тот молча слушал собеседника, расхаживая взад-вперед возле камина. Замер, поправил подсвечник, двинулся дальше. Черный провод полз позади, словно змея.
Аида поспешно перелистала страницы, содержание которых становились все хуже – или лучше, смотря как к этому относиться. Одетый мужчина, целующий голую женщину, сидящую у него на коленях. Мужчина, ласкающий женщину под блузкой.
Добравшись почти до конца, Аида остановилась на странице, где в центре крепилась только одна открытка – не фотография, а цветной рисунок. На нем обнаженная женщина с короткой стрижкой «боб» сидела на коленях голого мужчины, лежащего на куче подушек. Член был неправдоподобно огромным, художник даже сумел добавить удивительно много подробностей: вены, неровности и волоски. Пенис входил в лоно партнерши, которая скакала на нем, приоткрыв рот в экстазе.
И она была веснушчатой.
С колотящимся сердцем Аида зачарованно смотрела на шокирующую открытку. «Разумеется, это совпадение, что нарисованная женщина похожа на меня, ведь художники часто подрисовывают веснушки, чтобы их героини выглядели моложе и…»
– Нашли что-то интересное? – пророкотал Уинтер почти ей на ухо.
Аида подскочила от удивления и попыталась закрыть книжку, но Магнуссон придавил ладонью страницы. А когда гостья попыталась отойти, положил руку с другой стороны альбома, заключая Аиду в объятия и прижимаясь теплой крепкой грудью к ее спине.
Дыхание сбилось, а сознание, будто туманом, заволокло смущением.
– Они тут лежали, – по-дурацки оправдывалась Аида.
– Мой кабинет, мои книги. Могу оставлять их, где хочу.
Ее сердце трепыхалось, как напуганный зверек.
– Вам следовало бы проявить больше осторожности, если уж приглашаете к себе гостей.
– Я не знал, что моя гостья такая любопытная.
– А я не сознавала, что пришла к ненормальному!
– Что для кого-то отклонение, для другого – обычное дело.
– Извращение какое…
Он прижал губы к ее ушку и тихо произнес, зарываясь лицом в волосы:
– Вы о себе или обо мне? Просто вы наглядеться на альбом не могли.
Аида зарделась, а ведь никогда не краснела. Никогда!
– Какой… разврат!
– Почему же? – Уинтер провел большим пальцем по открытке. – Вы считаете извращенцем художника, изобразившего фантазию, или женщину, что так ею наслаждается?
– Вы – извращенец, раз приобрели ее. – Аида толкнулась назад и проворчала: – Отпустите.
Магнуссон не усилил хватку и не мешал ей вывернуться из его рук, а просто отвлек словами, указывая на женщину на картинке:
– Посмотрите внимательнее. Между ними есть доверие. Ей нравится, что он на нее смотрит. Да, и вы заметили? У нее веснушки, как у вас. Как интересно.
Аида изучила мощные руки по обе стороны от себя, развернулась в ловушке, дерзко взглянула на Уинтера и толкнула его в грудь – совершенно бесполезно с таким человеком-горой. Он даже не пошевелился.
Аида отступила, а Уинтер подался вперед, не давая ей отстраниться. Они вместе оперлись на столик с лампой так, что тот сдвинулся на пару сантиметров. Глаза бутлегера потемнели и наполнились пугающей, почти невыносимой напряженностью. Теперь Аида не могла бы сказать, который зрачок больше, потому что они оба расширились под этими лениво полуприкрытыми веками.
– Аида, а вам нравится, когда на вас смотрят зрители?
По меньшей мере грубый вопрос, а вкупе с открыткой – так вообще на грани вульгарности. Но то, как он произнес ее имя, вызвало прилив возбуждения внизу живота. Уинтер говорил удивительно интимно, стоял так близко. Такой высокий мужчина совсем рядом… пугал. А Аида чувствовала благоговейный страх и сладкое волнение. Все сразу.
А когда проследила вниз, за взглядом бутлегера, то увидела, что теперь не отпихивает его, а сжимает галстук, будто хочет либо задушить Уинтера, либо притянуть поближе.
Может, и то, и другое.
– Боже праведный, – хрипло прошептал Уинтер.
«Вот и я думаю: что я такое творю?»
