пейзажи столь изящно и живо, что казалось, вода сейчас зальёт зал, и все обитатели моря, с его акулами, вихрями рыб, осьминогами и кальмарами с их глазами рубинами и чешуйками из серебра, вот-вот хлынут на ваши головы. Они словно застыли на короткое мгновение из любопытства, чтобы уделить вам своё внимание, взирая со стен и потолка. А где-то далеко, там, на поверхности, плавали корабли, освещённые закатным солнцем, что отбрасывало свои блики. Под водой оно казалось искривлённым, с лучами, усыпанными золотой пыльцой. Только протяни руку и почувствуешь бриз и влагу, словно ты оказался в царстве Посейдона. Вместо привычной люстры можно было заметить прекрасный, витиеватый, коралловый цветок, а из динамиков, спрятанных где-то за мебелью, лилась тихая музыка моря. Во всей этой живости веяло Айвазовским.
Кроме основного зала, здесь было три дверных проёма, гардероб, пустующий сейчас, летом, кальянная с кожаными креслами, диванами, парочкой пилонов, барной стойкой и коллекцией курительных смесей. И помещение, отведённое под кухню, где сейчас готовилось что-то вкусненькое: пахло жаренным, варёным и запечённым под звуки женских, игривых голосов. Туда Азалия и юркнула.
— Отличный выбор! — Подметил мэр, наклонив голову и глядя на удаляющуюся фигуру Азалии, затем приобнял Артёма и медленно подвёл к окну. — Хорошая погодка нынче, а? Да и вообще, столько красоты вокруг! Улицы облагораживаются, дороги строятся, заводы открываются один за другим, коррупция снизилась, преступность нулевая, одним словом — мир, блажь, покой и ляпота! Стипендии в следующем году студентам повысим, откроем тысячи рабочих мест… А на людей то глянь, на людей, а? Парни сплошные красавцы! Да? А разговоры то какие ходят в соседних городах… Вот все до единого говорят, прямо изумляются, Руслан, говорят, как же чисто у вас в Бугульме, не то, что у нас! Ну прямо загляденье! А воздух то какой, воздух! Никакого смога, пыли, аммиака, аж дышать хочется! Да?! Вот все думают, гадают, отчего же у нас преступность такая низкая? А чего гадать, зачем тревожить зазря бабку? Ведь всё дело в полиции! Она у нас самая правильная и справедливая! А народную молву слыхал? Мы ж добились того, что все права их соблюдаются, ни одного нарушения, двойной оклад по праздникам и выходным, белая зарплата и идеальные условия, никакой грязи! А профсоюзы? Они поют нам дифирамбы! А всё почему? Да потому что люд у нас хороший, душевный, особенно когда нальёт за воротник… Да и ИПешки не скупятся, вкладываются в развитие Бугульмы, вот она и процветает… Да, да, не удивляйся и не строй мне рожиц. Всегда бы так было, да? Дааа… — Он замолчал и смотрел в окно, блаженно улыбаясь.
Артём обернулся на звук шагов. Это женщины украшали стол холодными закусками, говяжьими и свиными вырезками, рыбой, устрицами и раками, дополняя кулинарные изыски соками и напитками погорячее.
— Знаешь, Артём, все вы, с кем я так привык работать, стали для меня почти родными… любо дорого смотреть на плоды наших трудов, не дай бог расстанемся, вот не дай бог! Случись такое, последнюю рубашку разорву, костьми лягу, но удержу наш коллектив! Бизнес и власть должны идти рука об руку, ради простого народа… — Он вздохнул. — Ты не глупый парень, я знаю это! Скоро у меня день рождения, так что, миленький, порадуй старика, сделай мне рекламную кампанию, шикарную, как ты умеешь, а я уж в долгу не останусь! Задвинь мощно, чтоб прям на позитиве! Как вы это молодёжь называете? Пиар, да? Вот его я и хочу! — Мэр по-стариковски мило рассмеялся и похлопал Артёма по плечу. — Ну так что, справишься? — Сказал он и протянул руку.
Артём улыбнулся.
— Не переживайте! Сделаю в лучшем виде.
Тут у мэра запиликал телефон, он открыл сообщение и, прочитав, с возгласами “ИДУ, ИДУ!” бросился к двери. Артём разглядел в окне толпу гостей, приближающихся пингвиньей походкой.
Теперь стол ломился от вкуснейших яств, и гости с их похабными, чванливыми разговорами, пустым хвастовством, громко чавкали, уплетая за обе щёки и запивали всё это дело водкой, рюмка за рюмкой, как говорится, не в службу, а в дружбу. Они запихивали в глотку всё, что только могли подцепить своими сарделечными пальцами.
Азалия стояла у двери, в то время как Артём потягивал красное винцо, чуть наседал на салаты с закусками, улыбался каждому гостю самой обворожительной улыбкой и как мог нырял в разговоры, но больше всех трещал мэр, не давая никому и слова вставить, только и делал, что отбирал собеседников. Он был настоящим виртуозом трепологии, и как заправский гопник умел подбить к каждому словесный клин. Но что ему не удавалось, так это удержаться в одной дискуссии хотя бы пять минут, прежде чем перескочить в другую, и он всё прыгал и скакал.
То с главврачом словцом обмолвится, то пошепчется с шефом полиции, директорами, замами, предпринимателями. И всюду-то он успевает, влезает в каждый разговор и каждого умудряется по-своему обхаживать, то взглядом охмурит, отшутится, козырнёт любезностью, подаст наливку этому, поклонится тому, пораболепствует. И через несколько минут он уже любимец публики. Её душа. Все хлопают, смеются, и, кажется, преданы ему навек. Теперь им всё позволено. Так и решаются судьбы народов, небрежно, с лёгкой руки.
Артёму нравилось их тщеславие, честолюбие, алчность и гордыня, он различал их так же чётко, как и хрустальный бокал в своей руке. Он поднялся и протянул его.
— У меня тост, Друзья! — Все взгляды переместились на Артёма. — Пусть наши дела будут столь же успешными и весёлыми, как этот вечер. Будем!
Гости заулыбались ещё шире, чокнулись и осушили бокалы, занюхивая дольками лимона и закусывая ими же. После что-то щёлкнуло в их головах, и каждый начал толкать речь, но, следуя одна за другой, они становились всё менее ясными и последовательными, менее разборчивыми, а вот улыбки становились всё шире, смех всё громче.
В этих криках, в шуме и гаме пьяного угара не услышать тихих шагов человечности, покидающей весёлую компанию. Ты можешь хохотать до упаду, до разрывающих душу коликов, затеняющих твои мысли ядом и нечистотами, видишь лишь то, что пророчит богатство, славу и власть — только руку протяни. Нескончаемое довольство собой, неиссякаемое наслаждение.
Всё то, что так далеко от реальной жизни, что лишает нас её вкуса, когда ты перестаёшь за неё бороться. Внизу ты страдаешь бессмысленно и бесплодно, а будучи наверху жиреешь и гниёшь от токсичного переизбытка удовольствий. На полях жизни не встретить знака равно.
Люди уже не разговаривали, они сидели на своих местах с ещё более кретинскими улыбками и временами ржали каждый
