Карина Демина - Наша Светлость

   Но под шубой и не заметно...

   На голову опускается пуховой платок, а на платок - высокая шапка.

   - Там холодно, - поясняет Урфин. - А ты еще очень слаба.

   И ребенок. Она помнит, потому что теперь иначе, чем на ребенка на Тиссу не смотрят. Возможно, это правильно, но все равно обидно. Немного.

   Но стоило взглянуть в зеркало, как обида проходила: Тисса и вправду на женщину не похожа.

   Снаружи было ветрено и снежно. Сизо-черное, какое-то одичавшее море норовило опрокинуть корабль. Стонало дерево. Натянутые снасти гудели. И белые паруса, поймавши ветер, трещали от натуги.

   Держались.

   - Не бойся, - Урфин обнял, хотя Тисса и не подумала падать. - Тебя не мутит?

   - Нет.

   Ей хорошо. Свободно. Пожалуй, впервые за все время, Тисса вновь ощущает себя свободной. Она способна дышать и дышит, глотая обжигающе холодный воздух, ловит губами снежинки и плачет, но от счастья. Море не причинит ей вреда.

   Оно позволит кораблю пройти.

   И берег встретит бескрайностью суши.

   Дальше? Какая разница, что будет дальше, если здесь и сейчас она счастлива. Почти.

   - Ты вернешь себе свое имя, - голос Урфина тонул в грохоте волн. - Нет такого дела, которое нельзя пересмотреть. И нет такого закона, который нельзя изменить.

   Но как это сделать?

   Урфин знает. И если спросить - расскажет, сколь бы ни отвратительна была правда. Однако желает ли Тисса знать? Дедушка говорил, что нельзя работать на бойне и сохранить руки в чистоте. И Тиссе кажется, что эта его поговорка подходит.

   - Иногда войны не избежать, - Урфин если не читает ее мысли, то весьма к тому близок.

   - Но ты будешь осторожен?

   - Конечно.

   Настолько, насколько получится. И ведь оба это понимают. Отговаривать? Умолять? И возможно, он поддастся на уговоры, но... это неправильно.

   - Ты ведь будешь меня ждать?

   Урфин знает ответ, но ему надо услышать. И Тисса сжимает пальцы:

   - Буду. Если ты обещаешь вернуться.

   - За тобой - обязательно. Будет новый суд. И тебя оправдают, потому что не найдется никого, кто осмелится выступить против. Я сознаюсь в обмане. Буду наказан...

   - Как?

   - Сурово. Отлучением от двора. Или ссылкой... хотя не с моим счастьем, чтобы она продлилась долго. А потом мы вернемся и купим, наконец, дом. Я ведь должен сдержать свое обещание.

   Протяжный звук разносится над морем, и серая равнина замирает на мгновенье. Разломы туч вспыхивают золотом и пурпуром.

   - Смотри, - Урфин разворачивает Тиссу к солнцу, такому яркому, что она слепнет.

   Ненадолго.

   Смотреть? Тисса смотрит, опасаясь моргнуть, чтобы не пропустить чудо. В желтом мареве, в пене туч, в белом кружеве снегопада плывут тени. Огромные. Неторопливые.

   Кружат крылатки.

   И трубный рев рога врывается в чужую песнь, заставляя вздрогнуть.

   - Они же не собираются...

   - Нет. Ашшарцы считают, что паладины перевозят души умерших за море, в страну, где нет войны.

   Корабль складывает паруса, и Тиссе видится в том подобие поклона.

   А гиганты приближаются. Они спускаются к самой воде, придавливая волны тяжестью теней. И огромные плавники вспарывают сизую гладь.

   - Встреча с паладинами - большая удача...

   Палуба наполняется людьми. Их так много...

   - ...у каждого есть кто-то за морем. Друг. Родич. Враг.

   Трое. Двое взрослых. И один совсем юный, он то падает на воду, поднимая тучи брызг, то взлетает, почти теряясь среди облаков. Уже оттуда зовет. Голос-смех.

   - Если сказать паладину, то он передаст слова.

   Тисса хочет сказать. Маме. Отцу. Дедушке... она так редко говорила им, что любит. И наверное, они волнуются. За нее волноваться не следует.

   У Долэг все хорошо. И у Тиссы.

   Сейчас и дальше тоже. Тисса верит.

   В желтых глазах паладина - зеркала - отражается она, и Урфин, который замолчал, и лицо у него сделалось очень серьезным. Тисса слышит шепот, но не слова.

   Это личное.

   И она лишь может попросить, чтобы слова достигли края моря. Пусть тот, кому они предназначены, услышит.

   Простит.

   Чудо длится долго. Но паладины все-таки уходят, и мир пустеет. Только Тисса больше не одна. И взгляд цепляется за взгляд. Разговор без слов длится недолго. Тисса знает - ее поняли.

   Сегодня ночью она не останется одна.

   Еще одно неоконченное дело, которое Кайя откладывал, поскольку из всех дел, оставшихся неоконченными, именно оно грозило причинить боль. И не Кайя - он привык, пусть бы и не устал удивляться людям. Более того, сейчас он понимал Тень куда лучше, чем понимал Кормака или прочих с их неуемной жаждой власти, и оттого чувствовал себя виноватым.

   И пожалуй, он был бы рад заменить это имя на другое.

   Всего два.

   Урфин сделал ставку, но ошибся. Он слишком долго и люто ненавидел, чтобы эта ненависть не повлияла на выбор. И угадай Урфин, Кайя был бы рад.

   Дверь была приоткрыта.

   Опоздал?

   Или его ждали? Приглашали на встречу?

   Стучать Кайя не стал.

   В первое мгновенье показалось, что комната пуста. Окна открыты настежь, и белые языки снега лежат на паркете. Камин погас, а свечи живы.

   Всего три из семи, но этого хватает. В зыбком круге света - бутыль вина и кубок в руке, изрезанной морщинами. Она выглядит слабой - еще один обман.

   - Вы все-таки пришли, - в голосе человека слышится немалое облегчение. - Я устал ждать.

   - Я принес тамгу.

   Кайя положил золотую пластину на стол.

   - Выпейте вина. Вам не повредит... - человек подвинул собственный кубок.

   Вино имело характерный запах.

   Волчья травка.

   - У нас есть полчаса. Хватит, чтобы поговорить. Присаживайтесь.

   Кайя воспользовался предложением. Стул был слишком мал и изящен для него, но вес выдержал.

   - Где ваша дочь?

   Она не покидала пределов Замка. И даже собственных комнат, пусть бы Кайя и не отдавал приказа запереть ее.

   - Там... - слабый взмах. - Обе там.

   Для обычного человека чернота кажется непроглядной, но Кайя видит то, что ему хотят показать: медвежья шкура у открытого окна и две женщины, обнявшие друг друга. Они заботливо укрыты простыней и мертвы, вероятно, давно. На лицах их, на обнаженных руках - снежная корка. Рыжие и черные волосы переплелись, словно эти двое и после смерти не желали расставаться.