— Именно, Мастер. Видите, как хорошо мы с вами друг друга понимаем.
Вежливая улыбка. И черное пальто.
— Вам не идет этот цвет.
— Знаю, — Кейрен вытащил платок и, наклонившись, вытер ботинки. — Но… смерть коллеги — это горе… вы ведь были знакомы с Филиппом?
Брокк кивнул. Знакомством это назвать было сложно, скорее случайная встреча на пристани. И все-таки он помнил человека с трубкой.
— Вы были близки? — поинтересовался Брокк.
Зима входила в свои права. И снегопад, начавшийся накануне, усиливался. Облака опустились ниже, громадные гнилые рыбины, сквозь раздутые брюха которых сыплется снег. И даже он пахнет дымом, грязью, чем-то кроме, но Брокк, сколь ни пытается, не способен уловить этот запах.
— Близки… в какой-то мере.
Парк изменился.
Дорожки замело, и тонкое покрывало снега скрыло бурую листву. Иней посеребрил стволы деревьев, придав им несвойственный прежде лоск.
— Полковник Торнстен сказал, что имел с вами беседу, — Кейрен заложил руки за спину. В нелепом пальто, пусть и дорогом, но скроенном по новой моде широким и коротким, он походил на черного голенастого аиста.
— И с вами, полагаю, также?
— Именно.
— В доме…
— В последнее время, Мастер, мне сложно доверять, что домам, что людям.
— А я?
— Считайте себя исключением, — Кейрен остановился у развилки. Старый куст шиповника ощетинился колючками, на нижних ветвях еще остались ягоды, пусть и сухие, но чересчур яркие для сегодняшнего дня. — Я принес бумаги Ригера.
— Благодарю.
— И буду вам признателен, если… эти бумаги были переданы в архив… а архив, вот несчастье, горел прошлым вечером… пострадал третий сектор.
— Тот, где…
— Именно.
Папка появилась из-под полы. И исчезла под полой же, Брокк прижал ее локтем.
— Они не остановятся, верно? — Кейрен спрашивал не о Лиге справедливости, которая вдруг исчезла сама собой, но о людях, за ней стоявших.
— Не остановятся, — подтвердил Брокк. — Эксперимент завершен, и я полагаю, что завершен весьма успешно…
Он стряхнул с ветки липкую зимнюю шубу.
— И что дальше?
— Понятия не имею, — признался Брокк. — Зависит от того, насколько результаты реальные совпадали с полученными… и у меня есть одна идея, но она совершенно безумна.
— Ничего, Мастер, в последнее время я начинаю думать, что в безумии имеется своя логика.
Его смешок спугнул синиц.
— Вы ведь слышали о теории приливов?
Кейрен поклонился.
— Это когда считается, что сила жилы — величина непостоянная?
— Именно.
Брокк остановился у аллеи статуй. В темной раме окна виднелся женский силуэт.
— Чем старше жила, тем сильнее выражены колебания, но опять же, сглажены временем. У молодых жил максимум наступает раз в пять-шесть лет, но прилив слабый, мощность увеличивается процентов на десять… у старых… это разы, Кейрен. Или десятки раз… — Брокк коснулся белой ступни шута, чье лицо исказила болезненная гримаса. — Прилив длится от нескольких часов до нескольких недель. Пик — секунды… или дни…
Искривленные губы, низшая отвисает, верхняя — задрана. Прищуренные глаза. Оплывшие щеки, которые прорезают тонкие морщинки.
Шут скалился.
— Как-то мне не нравятся эти уточнения, — Кейрен разглядывал каменную альву, опутанную лозой. Мраморные листья касались белой полупрозрачной кожи, и тонкие пряди волос альвы цеплялись за ветви. На раскрытой ладони лежали ягоды.
— Мне, поверьте, тоже. Я, вероятно, ошибаюсь… я надеюсь, что я ошибаюсь, но… пламя, освобождаясь, стремится к жиле. Зовет ее. И жила откликается на зов, если, конечно, находится рядом… чем ближе, тем сильней. Если же допустить возможность резонанса… потенциированное действие, — к сожалению, облаченная в слова, теория выглядела еще более безумной, и Брокк испытывал преогромное желание действительно сжечь бумаги.
— Жила прорвется? — Кейрен провел пальцами по кромке листа.
— Жила прорвется, — подтвердил Брокк. — Под Городом четыре жилы. И материнская не просто стара…
Одна из первых, отведенных от Каменного лога.
— Вот знаете, страшно спрашивать, — мраморный лист рассек пальцы, и красная, яркая кровь полилась по лозе. Кейрен же поспешно сунул пальцы в рот. — Когда прилив?
— А здесь есть еще один нюанс, — Брокк отвернулся. В мраморных глазах шута виделась насмешка. — Альвы ушли.
— И?
— Рисунок мира изменился и… прилив наступит раньше ожидаемого.
Кровь Кейрена застывала на морозе.
Живое железо затянуло порез.
Живое железо.
Живые драконы.
Живой огонь, который распускался в небе над городом. И город, который жил над чашей живого огня, не думая об опасности.
— И будет много мощней.
— Когда?
— Год-полтора.
— Что ж, — Кейрен из рода Мягкого олова поклонился мраморной альве. — В таком случае, у нас с вами есть год-полтора…
Зима.
И окна затянуты толстыми щитами льда. Солнце едва-едва пробирается сквозь них, и Таннис прижимает к стеклу руки.
Холодно.
И пусто.
Ее квартира расположена на берегу реки. Первый этаж. Отдельный вход и дверь из темного дуба. На двери — бронзовый молоток с блестящей, выглаженной многими руками рукоятью. И голос его звучит громко. Стучат по-разному.
Молочница — осторожно, словно стесняясь этакой своей дерзости. Мясник и бакалейщик — уверенно и даже нагло, они словно видят за маской леди ту, прошлую Таннис.
А быть может, не считают леди особой важной.
Живет одна.
И кольца на пальце нет, ни на правой, ни на левой руке… старая дева? И не оттого ли бакалейщик пытается завязать беседу о погоде и ценах, о том, что на рынке ныне не протолкнуться от чужаков с другой стороны Перевала, о самом перевале и одиночестве. Он лихо подкручивает черные усы и попеременно подмигивает то правым, то левым глазом.
Приглашает на прогулку в Парк.
К Рождеству там ель нарядили и залили каток. Дамы презабавно на коньках держатся. И Таннис не отказалась бы пойти, но…
Она мертва.
Уже второй месяц как мертва, заперта в этой квартирке, покидать которую ей запрещено строго-настрого. Соседи полагают ее чудачкой, но в дела не лезут.
Пускай.
Но солнца снова не хватает. И оглушающая пустота квартиры давит на нервы. Хочется плакать. Смеяться. Изрезать наряды, которые доставляют каждую неделю… зачем ей платья, если показать их некому? Но Таннис примеряет, становится перед зеркалом, огромным, в полный ее рост, и смотрит на себя, потом идет пить чай перед этим же зеркалом, и упрямо ковыряется иглой в мешковине. Ее вышивки отвратны, но… что у нее есть кроме этих вышивок и книг?
