— Граф убьет его…
Мы вместе смотрели, как он направился к поилке для лошадей. Там он смыл ледяной водой с тела землю, окунул голову в корыто. А после этого исчез из виду.
— Пойдемте. Холодно, госпожа. И если вы хотите отделаться от него, то уже сегодня вам следует поговорить с отцом, — тихо и проникновенно сказала Майя, подталкивая меня к лестнице.
Задумчиво последовала я за ней в теплые помещения. Хотелось ли мне избавиться от него? Я нервничала, видя его; передо мной тут же возникала картина из сна, и страх сжимал мне горло. Стоическое спокойствие, с которым он переносил все издевательства конюхов, казалось мне опасным — когда его мстящая и карающая рука поднимется против первого из нас? Бывали моменты, когда я желала вернуть время назад, чтобы никогда не входить в подземелье, никогда не видеть измученного заключенного, не смотреть ему в глаза. Было ли любопытством или состраданием то, что я тогда переживала? Сегодня я знала, что Божье наказание ждет нас за то, что мы держали варвара в тюрьме.
Эти мысли испортили мне день, что само по себе было плохо, меня уже не так порадовал первый подснежник, проклюнувшийся из-под земли под лучами робкого январского солнца у стен замка. Я бы, конечно, быстрее забыла об этом, но драматические события, разыгравшиеся незадолго в конюшнях, препятствовали этому. Как сообщила мне Майя, широко распахнув от значительности сказанного глаза, тяжело заболела одна из лошадей отца — по всей видимости, тот самый вороной, уже давно предназначавшийся кельнскому архиепископу. Колики буквально разрывали его на части, он так жалобно кричал от боли, что в конюшню даже позвали священника, чтобы тот с помощью ладана и молитв попытался изгнать из бедного существа демона. Патер Арнольдус пел и молился, конюхи кашляли в дыму лампады, но все это так и не принесло спасения. На третью ночь бес с громким визгом вырвался из анального отверстия животного. Жеребец, умирая, упал без сил.
Отец был вне себя от гнева. Впустую пропали годы ухода и забот.
И что еще скажет на это его преосвященство?.. Конюхи подавленно топтались вокруг, и, когда я рассматривала труп когда-то столь прекрасного животного, во мне зародилось страшное подозрение. Несколько часов я не говорила о своей догадке, пока не смогла больше молчать. Быстро помолившись Божьей Матери о придании мне сил, я отправилась в путь, чтобы разыскать моего конюха. Он сидел за конюшнями под слабыми лучами январского солнца, устроившись между седел и трензелей, и смазывал дурно пахнувшим жиром кожаные и деревянные части упряжи. Выражение его лица было, как всегда, сдержанным. Он быстро взглянул на меня. Вокруг никого не было.
— Ганс.
Посмотрев на меня снизу вверх, он не скрывал недовольства моим вмешательством. С вызывающим видом я встала перед ним, хотя сердце мое билось бешено.
— Что вам угодно?
В голосе его звучали мрачные нотки, но они не вызывали неприятного чувства. Я слышала, как он разговаривал с лошадьми, думая, что его никто не слышит. Голос его был мягким, иногда он даже что-то напевал себе под нос. Но теперь я ему явно мешала. «Что вам угодно?» прозвучало вовсе не мягко и не приветливо.
В первый раз я пыталась заговорить с ним с тех самых пор, как отец передал его мне. Голова его обросла легким пухом волос, который блестел на солнце. Но лицо было безбородым и гладким, как в первый после бритья день. Мастер Нафтали по заданию хозяина замка при помощи тайной лечебной настойки лишил его бороды. Интересно, во время процедуры им пришлось крепко держать его? При дворе у нормандцев считалось модным сбривать бороду, об этом мне рассказывал дядя Рихард. Мне трудно было представить выбритых всадников с мечами и в кольчугах! Мужчина без бороды считался слабаком, независимо от того, был ли он рабом или нет. Везде над безбородыми смеялись. Но потом я подумала о неухоженных бородах у многих мужчин, которых видела во время вечерних трапез, и о том, что в бородах застревали остатки пищи, поняла, что этот без бороды выглядел не так уж и плохо. И конечно же не был слабаком. Мой взгляд воровски скользнул по его широким плечам…
— Чего вы от меня хотите? Я должен работать.
— Ты загнал его.
Его ловкие руки прервали работу.
— Что вы такое говорите?
— Я тебя видела, так что не лги. Ты сидел у него на спине!
Я подбоченилась, не дыша. Подозрение занимало все мои мысли, только он мог заколдовать вороного, только он — о пресвятая Дева Мария, помоги мне! Глаза его стали черными от гнева. Он ударил хлыстом по плошке с жиром и швырнул о землю сальную тряпку. Я быстро наклонилась.
— И потом он сдох! Всем было запрещено на нем ездить. Священник говорит, что в нем был сатана… Ты заколдовал его.
Он растерянно смотрел на меня.
— Что это вы такое говорите? Я виновен в смерти коня? Да в своем ли вы уме?
Сказав это, он поднялся и так близко подошел ко мне, что мне пришлось вытянуть шею, чтобы смотреть ему в лицо. Порыв ветра сорвал с моих плеч платок, и он упал на пол. В волнении он схватил меня за платье, я отпрянула и, наступив каблуком, вдавила нежную и тонкую ткань глубоко в вязкую грязь.
— Стало быть, я заколдовал лошадь? Кто говорит это? Кто…
— Ты язычник! Я знаю, что ты язычник! — бросила я ему в лицо и оттолкнула его руку. — Убери от меня свои пальцы! Как ты осмелился до меня дотронуться… — Я отступила на шаг и откинула с лица прядь волос. Мое сердце трепетало от страха, и в то же время я едва могла владеть собой. — Язычники имеют власть над злыми силами, это знает каждый!
Сощурясь, Ганс внимательно смотрел на меня.
— Вообще-то за эти слова мне следовало бы убить вас…
— Варвар! Они натравят на тебя собак!
— Я не убью ни одну женщину. — Он разжал кулаки и скрестил на груди руки. — А теперь хорошенько слушайте меня, потому что я скажу это в первый и последний раз: я не христианин и не поклоняюсь пресвятой Деве Марии, но, разрази меня гром, я не заколдовываю никаких животных, а эту лошадь — тем более!
— Ты загнал вороного!
Он глотнул воздух, задержал дыхание и повернулся ко мне спиной, по которой можно было судить, сколь он зол на меня и на всех, кто принудил его здесь находиться. Я скомкала свой шейный платок. Боже милостивый, и что я здесь затеяла?
— Хочу рассказать вам, как это было. — Он вновь повернулся ко мне. — Хочу сказать, отчего погибла лошадь. Ей давали плохой корм.
— Чепуха! Конь всегда получал все самое лучшее.
— Ему давали плохой корм, — упорствовал Ганс. — Конюх давал ему плохой овес. Я видел это.
На секунду воцарилась тишина.
— Ты лжешь.
Я покачала головой. Никто не отважился бы на это. Никто.
