Он приобнимает жену. Китаянка смущённо и счастливо опускает взгляд, и я только сейчас замечаю за её нелепыми пышными одеждами, что она беременна.
– И скоро уже?
– Недели через три, – гордо сообщает волшебник.
Мы переглядываемся с Уиллом и Симоном.
– А одеяла берёте? Что-то нам одной порции мало на троих, – спрашиваю я за всех, продолжая глядеть на китаянку.
Волшебник соглашается, и мы посылаем Уилла, как самого длинноногого, обратно в лагерь. Я как раз недавно выиграл в карты ещё одно запасное одеяло. Но мне оно нужно только чтоб спать помягче, а этим двоим пригодится больше.
Через полчаса возвращается Уильям. Мы торжественно обмениваем отрез толстой и мягкой шерстяной ткани на пышный валик сахарной ваты. Волшебник откуда-то достаёт вполне себе действующую музыкальную шкатулку, и к плеску волн и шуму ветра добавляется зыбкая механическая мелодия. Нам становится так легко, что, кажется, можно взлететь без самолётов; мы хохочем и дурачимся, и долговязый Уилл поднимает сахарную вату выше и держит, как приманку, а я, встав на мыски и вытянувшись в струну, ловлю сладкие волокна ртом. Кители наши расстёгнуты, а Симон вообще свой снял.
Если кто-то из начальства увидит – получим что-то похуже выговора.
Но оно того стоит, правда.
– Спасибо, очень вкусно, – вежливо хвалю я вату, прощаясь с волшебником. Он улыбается в ответ и неожиданно спрашивает:
– Как думаете, кто у нас будет, девочка или мальчик?
Я торжественно вручаю обгрызенную палочку от ваты Симону и опускаюсь перед китаянкой на корточки. Потом осторожно кладу ей руку на живот и вслушиваюсь в ощущения. Никого озарения не случается, конечно – просто тепло и ощущение жизни под пальцами. Запрокидываю голову и встречаюсь с женщиной взглядом.
У неё красивые глаза – тёмно-синие, почти чёрные. Так и положено волшебнице.
– Мальчик, – говорю уверенно. – Это точно будет мальчик.
– Мы тоже так думаем, – серьёзно кивает волшебник. – Как насчёт ещё одной сладкой ваты – просто так, за хорошее предсказание?
Мы, конечно, соглашаемся.
Потому что завтра затишье кончится, и город снова захлебнётся в войне.
Очнулся я в настоящей кровати, с периной и балдахином, чего отродясь не бывало, и в почти абсолютной темноте. Почти – потому что ясно высвечивались контуры забранного ставнями небольшого окна и двери, из-под которой сочился желтоватый свет.
И голоса.
– …Я готов компенсировать доставленные неудобства, господин Макди… Мари, не плачь, или мне придётся отправить тебя в спальню.
Долгий, задавленный всхлип.
– К Келли?
– Нет, в твою спальню. За юношей есть, кому приглядеть. Итак, господин Макди, на какой размер компенсации вы рассчитывали бы?
– Эрр-р-рхм… – Макди смачно прочистил горло. – Это один из наших ведущих актёров, и он подвер-р-рнул ногу… и, возможно, сломал пару рёбер – так говорит Клермонт, а я ему верю. Это невосполнимая потеря не несколько месяцев, гм…
– Триста?
– М-м…
– Четыреста?
– Четыреста пятьдесят?
Торг перешёл в неразборчивый гул. Я попытался сесть на кровати, но меня уложили обратно, бережно, однако настойчиво.
– Тихо, – свистящим шёпотом приказала Ирма. – Ты изображаешь больного. Со сломанными рёбрами и подвёрнутой ногой.
– Но я…
– Мы знаем, что ты цел, Келли, – так же тихо откликнулся из темноты волшебник. – Но правду лучше скрыть. Иначе нам всем грозит большая беда. К счастью, твоё приземление было скрыто за деревьями, и веток ты обломал порядочно. Но вот сальто… Я поговорю ещё с господином Кормье. Для нашего же блага ему лучше считать нас шарлатанами.
– Клермонт, – растерянно выдохнула Ирма.
– Не беспокойся. Я всё возьму на себя. А сейчас поднимайся. Когда будешь идти – прихрамывай на правую ногу. Дыши неглубоко, иногда делай вид, что захлёбываешься воздухом или боишься вдохнуть глубже, – ровным голосом проинструктировал меня волшебник. – Главное – увести тебя сейчас отсюда. Макди не дурак, он поможет… Сейчас, Келли.
Я настолько привык слушаться его во всём, что даже и не подумал заспорить или попытаться разобраться в происходящем. Молча выпутался из одеял, оперся на подставленное Ирмой плечо, обнял её за талию покрепче – и захромал за волшебником.
Меня, очевидно, разместили в гостевых покоях. Если здесь и убирались, то не вчера и даже не на этой неделе, либо служанки у Кормье работали исключительно ленивые. В тусклом красноватом освещении был отчётливо виден плотный слой пыли – на каминной полке, на подоконнике, на журнальном столике, на деревянной спинке дивана и на подлокотниках кресел… Судя по размерам и роскошеству обстановки, комнаты эти отводились для важных персон, но вряд ли Кормье часто принимал гостей.
Я бы не удивился, если бы оказался первым его постояльцем лет за пять.
Когда беззвучно отворилась дверь спальни, первым среагировал именно Кормье. Он быстро повернул голову – так, что половина лица оказалась в тени – и произнёс, почти не размыкая губ:
– Вот и пострадавший. Как твоё самочувствие, Кальвин?
Это «твоё» резануло мне по самолюбию так, словно я был каким-нибудь четвёртым наследником престола, а он – конюхом. Хотя в реальности дела обстояли ровно наоборот.
По крайней мере, в этом городе.
– Плохо, господин Кормье, – я опустил голову, чтобы не встречаться взглядом. – Простите, я, кажется, не смогу продолжить представление…
– Не надо извиняться, это же моя вина, – спокойно ответил он, продолжая меня разглядывать. Мари-Доминик сидела на том же диване, что и её отец – уже в новом розовом платье с морем кружев и оборок, но по-прежнему похожая не на куколку из приличного общества, а на молодую цыганку. Тень от высокой лампы на ножке причудливо изгибалась за её спиной. Служанка в синем безмолвно стояла у дверей, ожидая указаний. – О размере компенсации за срыв гастролей мы уже договорились с господином Макди. Однако ты, наверное, хочешь что-нибудь для себя?
Я машинально стиснул плечо Ирмы.
– Нет. Благодарю за заботу.
Кормье засмеялся:
– Какой вежливый мальчик у вас, господин Макди! Но, право, я ещё чувствую вину. Я готов обеспечить ему лечение в лучшей больнице города, совершенно бесплатно. Хорошее предложение, мне кажется.
– Нет.
Я даже подумать об ответе не успел – волшебник оказался первым.
– Вы чего-то опасаетесь? – Кормье сощурил глаза.
Макди начал было что-то говорить – маслено-вежливое, примирительное, но волшебник приказал ему замолчать одним резким жестом.
– Даже обсуждать это не хочу, господин Кормье. Причина очень простая – я вам не доверяю, – холодно произнёс волшебник. – Вы скинули моего помощника с парапета только для того, чтобы проверить слухи об «удивительном летающем мальчике». Это фактически покушение на убийство. Чудо, что Кальвин остался жив и относительно цел. С переломами и вывихами я легко справлюсь сам, специальное лечение не требуется – так что благодарю за щедрое предложение, но нет, решительно нет.
Кормье сплёл пальцы в замок поверх набалдашника своей трости.
– Если неправильно наложить фиксирующую повязку, то кости могут криво срастись. И тогда мальчик останется инвалидом на всю жизнь.
Волшебник длинно выдохнул и потёр левую бровь мизинцем.
– Вы, кажется, не расслышали, господин Кормье. Я вам не доверяю. Абсолютно, ни на гран. Видите ли, в нашем репертуаре далеко не один зрелищный фокус. И у меня нет никакого желания отправлять Кальвина в больницу, где его, возможно, распилят пополам, чтобы проверить слухи об «удивительном исчезающем ассистенте».
– В качестве гарантии я могу увеличить компенсацию. Скажем, до полутора тысяч на случай, если юноша получит новые травмы, – усмехнулся Кормье и в упор уставился на волшебника жуткими белесоватыми глазами.
«Он даже не скрывает, что хочет продолжить».
