Над головой. Иной раз — над самым ухом.
Впереди показался десяток конных копьеносцев. За ними, примерно в схене — второй, уже в другой форме.
Неужели разъезд? Граница? Иначе одетые воины — финикийцы!
Их даже на беглый взгляд было намного больше, чем египтян. Человек тридцать…
Только бы прорваться!
Стрела свистнула и вонзилась в плотную кожу седла, чудом не задев ногу. Агниппа вскрикнула от ужаса, выдернула стрелу — и, отшвырнув её, отчаянно замолотила пятками по бокам вороного.
Она чувствовала, что седло стало липким от стёкшего с наконечника яда. Ноздри раздражал резкий, непривычный запах.
Со сжимавшимся от жалости к вороному сердцем Агниппа пустила в ход плеть. Никогда раньше она не позволяла себе бить своего скакуна.
— Прости, милый… Ещё чуть-чуть… Прости… — шептала она, нахлёстывая конские бока. В глазах её стояли слезы.
Вороной понёсся как ураган. С удил закапала белая пена.
Он поравнялся с конем Мена.
Вырвался на полкорпуса…
Обогнал…
До Агниппы с леденящим ужасом дошло, что она оказалась впереди.
Неумолимо приближаясь к воинам разъезда.
Боги, что делать?..
Начальник египетского пограничного отряда давно наблюдал за приближающимися всадниками. Здесь, в диких степях, одним из немногих развлечений было побиться об заклад, чей конь быстрее, потому скачки тут давно стали любимой забавой.
Его люди тоже с интересом наблюдали за погоней, которую принимали за состязание.
— Хорошо идут, — мечтательно протянул командир. И обратился к ближайшему солдату, не отрывая глаз от всадников: — Как думаешь, Хеза, кто придёт первым? Особенно вот эти двое. Они далеко опередили остальных. Что за кони! Ах, что за кони! Как идут! Как легко, быстро… изящно! Как думаешь, кто — белый или вороной?
Пограничный отряд остановился.
— Не знаю, — ответил Хеза. — Но одно могу сказать с уверенностью: остальные от них безнадежно отстали.
Солдаты заспорили, кто победит. Делали ставки. Уже появились любимцы. Болельщики кричали и подбадривали.
— Гляди, вороной вырвался! Ну быстрей, быстрей!!
— А, Сетх!.. Белый отстает!.. Ну давай, давай чуток! Ну!.. Куда ж ты ему позволяешь?!
Финикийцы тоже с интересом глядели на «состязание», хотя и не столь бурно выражали свои эмоции.
Между финикийским и египетским разъездами пролегало всего около схена[9]. Нейтральная земля. Граница…
Командир вдруг схватил Хеза за руку.
— Смотри-ка! Да ведь в них стреляют! Это не скачки, это погоня! Ну-ка, ребята, оружие наизготовку! Попытаются объехать — мы им объедем!..
Отряд ощетинился копьями навстречу девушке. Их наконечники ослепительно сверкали под полуденным солнцем.
От ужаса Агниппа уже не могла думать. Сзади погоня с отравленными стрелами, впереди разъезд!
Не сознавая, что делает, девушка послала коня в прыжок — и перелетела через копья над головами ошарашенных стражников. Тут же, не дав им опомниться, за ней последовал Мена на своём белом коне.
Финикийцы в некотором замешательстве взирали на это. Их командир колебался: надо ли помогать египтянам ловить беглецов — или нет.
Агниппа, не пытаясь уйти, мчалась прямо к его отряду — и на всем скаку бросила командиру кошелёк с золотом.
— Отъедем, ребята, — негромко велел финикиец своим солдатам, ловко подхватив мешочек. — Зачем мешать добрым людям?
Они, посмеиваясь, отвели коней в сторону.
Вороной Агниппы пересёк границу — и вдруг, захрапев, рухнул. Девушка едва успела соскочить — и изумлённо обернулась на верного скакуна.
Стрела. Последняя стрела. Она ещё покачивалась, вонзившись в его ногу.
Преследователи больше не стреляли, опасаясь попасть в своих.
Увы, последний выстрел достиг цели. Благородное животное погибло.
Мена остановился, протягивая царевне руку со своего седла.
Девушка лихорадочно оглянулась. Нет, им нельзя вдвоём на одном коне…
Решение пришло мгновенно. Она подбежала к начальнику финикийского разъезда.
— Умоляю, дайте коня!
Второй мешочек с деньгами скользнул ему в руку.
Финикийцы — известные торгаши. Ради денег они готовы на всё. Поэтому многие и презирали их — как хитрый, лживый и продажный народ.
Начальник разъезда взвесил кошелёк на ладони — и махнул одному из своих солдат:
— Спешиться!
С любезной улыбкой командир предложил освободившегося скакуна девушке.
Дивный конь! Золотисто-буланый, поджарый, изящно гарцующий.
Агниппа вскочила в седло и подъехала к Мена.
Всё это не заняло и минуты.
Патруль, преследовавший беглецов, тем временем доскакал до пограничного разъезда, и оба отряда приблизились к финикийцам. Похоже, они просто собирались арестовать Мена и Агниппу, но командир «детей ветра» преградил им дорогу.
— Эй, приятель, куда едешь? Здесь уже Финикия!
— А ну, с дороги! Ты способствуешь бегству важных государственных преступников. Я требую их выдать правосудию! — не смутился начальник патруля — высокий седеющий человек с горделивой осанкой.
Финикиец — поджарый и смуглый, с живыми и острыми карими глазами — оглянулся на свой отряд, примерно на треть превосходящий оба египетских — и по губам его скользнула насмешливая улыбка.
— Вздор. Может, в Египте они и преступники, но в Финикии они ничего не сделали, они — честные люди… — он, ничуть не смущаясь, любовно поглаживал кошельки, данные Агниппой, которые успел спрятать за поясной ремень.
— Мерзавец! — уже не сдерживаясь, возмущённо рявкнул египтянин. Он тоже понимал, что соотношение сил не в его пользу. — Где же твоя честь?! Ты их пустил только потому, что они дали тебе взятку!
Финикиец откровенно расхохотался, запрокинув голову.
— Моя честь? Вот как? Моя честь! Ишь, какой благородный. А чем мне семью кормить прикажешь? Жену, детей? Честью? Проваливай, если ничего умнее не придумал. А то ведь, неровен час, решу, что вы этакой вооружённой толпой незаконно границу хотите пересечь. Обрати внимание — людей у меня больше…
— Я пожалуюсь царице!
Финикиец сделал большие глаза.
— Да хоть самому вашему богу Амону! — великодушно разрешил он.
Египтянин задыхался от возмущения и бессилия что-либо сделать.
— И тебя не пугает гнев владык Египта?.. — растерянно спросил он. — Если мы объявим Финикии войну… Что ты запоёшь, когда Египет двинет на вас свои колесницы?
Финикиец зевнул — и усмехнулся.
— Ну да, вот прямо к самой царице отсюда и побежишь… — Он снова зевнул. — Выше сотника не пойдёшь. И самое большее, что он сделает — это накажет тебя за нерасторопность и халатность. А даже если вдруг ваши владыки и решат поиграть в солдатиков, то это дело царя, а не моё.
— Как не твоё?.. — египетский воин решительно не понимал логику своего противника, словно тот был из другого мира. — Если тебя не волнует благополучие твой страны, твоей родины… то… у тебя же, ты сам сказал, есть семья, есть дети. Кто их будет кормить, когда ты уйдёшь воевать? Кто спасёт их от рабства, а твою жену и от позора, когда ваш город возьмут?.. А ты говоришь…
— Я говорю, — нетерпеливо перебил его речь финикиец, — что на войне драться будут только идиоты вроде тебя. Умные люди вместе с семьями вовремя смоются за границу — в Грецию, например. Вот так-то, мой недалёкий благородный друг.
Египтянин молчал, глядя в наглое лицо финикийского командира. На скулах его ходили желваки. Всё, что было в Та-Кем свято, всё, чем жили и дышали воины фараона и солнцеподобной — всё разбивалось о торгашескую логику этого презренного человека. Объяснять ему что-либо, взывать к совести, к воинской чести…
Бессмысленно. «Умного» финикийца этим не прошибить.
И взяться бы за оружие, но…
Во-первых — чужая страна. Что ни говори, но незаконное вооруженное вторжение чревато.
И пусть бы! В конце концов, победителей не судят…
Только вот выйти победителем шансов немного.
И это — во-вторых. Он и его люди в меньшинстве.
Египтянин вздохнул. Что-что, а дураком он не был. И хотя единственный оставшийся выход немыслимо претил его душе, но иного воин не видел.
