оказалась замужем.
— Я надеюсь, ваш муж снизошел к вам хотя бы в первую ночь?
Кровь ударила в голову, и Вельмина поняла, что вот именно сейчас она расплачется от горького и жгучего стыда. Снова все просыпалось в памяти — и то, как ей было невыносимо видеть еще одного мужчину на супружеском ложе, и то, как ей было потом больно, и неприятно…
— Я не хочу об этом говорить, — просипела она.
И, не зная, что делать, схватила свой бокал и сделала несколько больших глотков. Теплая волна прокатилась по горлу, а глаза внезапно заслезились. Огоньки свечей поплыли и размазались в полумраке, который должен был быть приятным.
Ариньи, видимо, сообразил, что сболтнул лишнего.
— Прошу прощения, — пробормотал тихо и потребовал третий бокал, — мне жаль, что у вас все так получилось.
Вельмина покачала головой.
— Вряд ли вам жаль на самом деле. Но я все равно не хочу это обсуждать. У нас не положено выносить отношения с супругом за пределы дома, понимаете? И мне бы хотелось… — тут она вспомнила, чего на самом деле ей хотелось несколько часов назад, — мне бы хотелось хотя бы немного уважения к вдове.
— Как скажете, — Ариньи скривился и принялся за отбивную, чудесную отбивную на подушке из тушеных овощей.
Вельмина тоже ковырнула вилкой свою порцию, но почему-то кусок в горло не шел. Она подумала, что на самом деле имеет право сказать «нет» человеку, который ей не очень-то приятен, а Ариньи ей и в самом деле неприятен, где-то на животном уровне, неподвластном разуму. С точки зрения рационального рассудка, конечно же, Вельмине следовало быть ласковой с наместником, который мало того, что обещал вернуть счета, так ещё и раба подарил, и букет прекрасных гортензий. Но что-то внутри Вельмины горячо протестовало против общества этого мужчины. Взгляд постоянно искал — и, как назло, постоянно находил все новые черты, которые были Вельмине неприятны. То толстые бледные пальцы, то слишком напомаженные и зализанные назад волосы, то рыхлые щеки, которые, того и гляди, сползут на воротник-стойку, то объемное брюшко, нависшее над поясом.
«Мне не нужно было с ним ехать, — грустно подумала Вельмина, ковыряясь в тарелке, — мне не нужно было даже давать ему ложную надежду. Это некрасиво и непорядочно».
Дальше разговор как-то не клеился. Ариньи спрашивал ее о малозначимых мелочах, она покорно отвечала. Потом, после второй бутылки вина, стало ясно, что у Ариньи язык слегка заплетается, и Вельмина с тоской подумала о том, что им ведь ещё обратно ехать. Она вздохнула с облегчением, когда подали дессерт. Ей было душно, несмотря на распахнутое в весеннюю ночь окно, душно оттого, что Ариньи подсел ближе, и то и дело трогал ее то за руку, то за плечо, а то и вообще положил ладонь на коленку. Вельмина аккуратно сняла тяжелую мужскую руку с коленки и переложила ее на стол. Ариньи кисло покривился, но промолчал.
Наконец ужин закончился, они вышли к повозке. Ариньи с видимым трудом забрался в свое кресло, почему-то позабыв помочь Вельмине. Она справилась и сама, только лесенку не стала убирать — да и как бы она ее убрала, сверху?
…Ехали тоже раздражающе-долго, как будто Ариньи специально петлял по проулкам, залитым лунным светом, и Вельмина выдохнула с облегчением лишь тогда, когда повозка остановилась напротив дома де Триолей.
Ариньи, тяжело сопя, повернулся и посмотрел на нее.
— Что ж… Благодарен вам за прекрасный вечер, госпожа де Триоль. Надеюсь, что не последний…
Вельмина покачала головой.
— Не нужно больше ко мне приезжать, Дэррин. Простите меня. Не нужно было мне ехать…
— А как же счета мужа, дорогая моя? — он прищурился, и мгновенно из добродушного увальня превратился в злобного, ощерившегося и опасного мужчину.
— За все надо платить, — сказал Ариньи. — надеюсь, вы это понимаете.
— Да зачем я вам? — с тоской спросила Вельмина, — вокруг полно достойных женщин. Любая бы…
Ариньи хмыкнул. И пьяно икнул.
— Но вот беда, хочу-то я вас. Такую маленькую, смугленькую. С аппетитными маленькими сиськами. Я не привык, чтоб мне отказывали.
И, не успела Вельмина и пикнуть, он запустил свою лапищу ей в прическу, а сам накрыл ее губы своими.
…Отвратительно. Невыносимо и отвратительно.
Вельмина попыталась оттолкнуть его, колотя кулаками по необъятной груди, но, наверное, это только раззадорило наместника.
— Ну, не ломайся, крошка, — пропыхтел он, выдыхая ей в рот, — у тебя просто не было нормального мужчины.
Он сдавил ее лицо, заставляя открыть рот, ещё с минуту его язык хозяйничал там…
— Пусти! — с трудом выдохнула Вельмина, изо всех сил отталкивая его плечи.
Ариньи откинулся назад и, глядя на нее, расхохотался.
— Можете идти, госпожа де Триоль! И, — пьяно погрозил пальцем, — помните о счетах. О денежках, таких хорошеньких золотых денежках! Они ведь в моих руках, дорогуша. Захочу — верну. Только вам придется как следует постараться.
Чувствуя, что еще немного, и ее стошнит, Вельмина горошиной скатилась со ступенек экипажа и бегом бросилась в дом. Определенно, сегодняшний день ей запомнится надолго, и в голове звонкими молоточками перестукивала мысль: что делать? Что теперь делать? Она ведь не хочет… не согласна… куда бежать?
ГЛАВА 3. Дом маркизы де Триоль
Веки были тяжелыми и непослушными, так же, как и все тело. По ощущениям — мешок, набитый песком, тяжелое и как будто существующее отдельно от разума тело.
Мимо проплывали далекие, наполовину стершиеся воспоминания, похожие на цветные пятна, что ложатся на пол, когда солнечный свет проходит сквозь витражи. Там снова была скрюченная гадалка в бархатной шапочке, загорелая до черноты, в тонкие седые косицы вплетены цветные нитки с лазуритовыми бусинами. Она указывала на Итана кривым пальцем. Ты наденешь корону, мальчик, только перейдя топь. И будешь женат на настоящей королеве. Гадалка распадалась цветными стеклышками, как узор в калейдоскопе, а вместо нее появлялся отец, такой, каким его Итан запомнил в тот, самый последний вечер, когда еще жил во дворце. У отца была совершенно лысая голова и пышная огненно-рыжая борода, сам же он был грузным, да и вообще просто необъятным. В щель между дверью и косяком было видно, что и лицо, и шея у отца сделались бордовыми, и при этом кричал он так, что стекла в окнах дребезжали. Кричал на матушку. Что-то страшное, очень обидное… Но Итан не понял, что, и теперь уже
