class="p1">— Почему ты никогда не пытался снова лишить ее жизни, когда она была молодой и уязвимой? — спросил я, хотя не был уверен, что должен знать. Потому что, как я уже сказал, Поппи гораздо лучше меня умела контролировать свой гнев. — Почему этого не сделала Миллисента, если она тоже верила в пророчество?
Малик снова покачал головой.
— Это ее сестра. Милли не могла этого сделать. Неважно, что Пенеллаф никогда не должна была узнать о ней.
— А ты? Ты перестал верить в то, что сказала Кора.
— Я… я просто не мог этого сделать. И когда она стала достаточно взрослой, что я перестал видеть в ней ребенка, ее отправили в Масадонию, — сказал он, его глаза превратились в тонкие щелки. — И к концу я уже слышал о Темном. О тебе. И я подумал…
Я напрягся.
— Подумал что?
— Что ты убьешь ее, чтобы отомстить Кровавой Королеве.
Ругаясь себе под нос, я отвернулся. Было время, когда я именно так и собирался поступить. До того, как я встретил Поппи. Когда знал ее только как Деву. Но те короткие моменты дурманили мне голову даже сейчас.
Я провел рукой по лицу. Я все еще не знал, имеет ли значение то, что Малик изменил свое мнение. И будет ли это вообще иметь значение. Я снова опустился на колени.
— Так ты хочешь или не хочешь победить Избет и Кровавую Корону?
Глаза Малика затвердели, превратившись в янтарные осколки.
— Я хочу увидеть, как они сгорят.
— А как же Миллисента? — спросил я.
— Она хочет того же. — Его взгляд упал на место, где спала Поппи, а затем вернулся к моему. — Она хочет быть свободной от своей матери. Наконец-то она сможет жить.
— Если ты действительно этого хочешь, то не станешь бежать обратно в столицу и убивать себя. Ты будешь сражаться рядом с нами. Ты поможешь нам найти Малека, а потом убить Избет. Ты поможешь нам покончить с этим.
— Я помогу вам, — сказал Малик. — Я не буду пытаться сбежать.
Я внял его словам, желая поверить в то, что он утверждал, так же сильно, как он хотел поверить в то, что я говорил о Поппи. Проблема была в том, что вера не приобретается словами. Вера зарабатывается поступками. — Есть еще кое-что, что мне нужно знать о той ночи в Локсвуде. Что за чертовщина была с тем стишком?
— Что? — Он нахмурился. — Каким стишком?
— Про красивый мак. Сорви его и смотри, как кровоточит. — Я изучал его черты лица.
— Если это стишок, то он звучит на пятом уровне отстоя, — сказал Малик. — Но я понятия не имею, о чем ты говоришь. Я даже никогда не слышал ничего подобного.
***
На следующее утро, когда мы взошли на скалистый холм, взору предстали крепостные стены гор, окружающих Падонию. Предвкушение и решимость стремительно нарастали, как и благоговение. Леса глициний, которые я видел накануне вечером, теперь заполонили земляную дорогу и сам город Падония, а их ветви разных оттенков синего и фиолетового переходили в глубокий малиновый цвет внешних границ Кровавого леса.
Поппи была явно захвачена красотой, ее взгляд метался по каждому дюйму пейзажа. Я надеялся, что это помогло ей забыть о том, что мы проехали дорогу в Локсвуд не более часа назад. Ее плечи не расслаблялись, пока глицинии не стали более заметными. Тем не менее, она молчала почти все утро.
Сдвинувшись в седле, я взглянул на Малика. Между нашим вчерашним разговором и предстоящей встречей с отцом, я был поглощен своими мыслями и надеялся на богов, что не совершил огромную ошибку, сняв костяные цепи с его запястий и позволив ему свободно ездить верхом.
Я не хотел, чтобы наши войска впервые увидели своего принца в цепях.
Поппи положила руку поверх той, которой я обхватил ее талию, и повернулась ко мне лицом.
— Ты в порядке?
— Не уверен, — признался я, глядя на нее сверху вниз. — Я думал о том, что скажу отцу.
— И что придумал?
— Ничего подходящего для повторения, — сказал я с сухим смешком.
Она посмотрела вперед, когда сквозь извивающиеся лозы голубовато-фиолетового цвета стал виден мост через реку Рейн.
— Мы можем отложить это, если тебе нужно больше времени.
— Не нужно. — Я поцеловал ее в макушку. — Будет лучше, если я покончу с этим.
Стали видны верхушки многих палаток, и казалось, что основная часть армий разбила лагерь за пределами Вала. Рискованный шаг, но, скорее всего, решение было принято в пользу того, чтобы не разрушать поля внутри.
Из города до нас донесся низкий, грохочущий рев. Я притормозил коня, когда Киеран остановился рядом с нами, и до наших ушей донесся стук копыт и лап.
— У нас скоро будут гости. — Я сжал ее бедра, а затем сошел с лошади. Она без вопросов и колебаний вложила свою руку в мою. Лошадь, на которой мы ехали, только сейчас привыкала к Киерану в его вольвеньей форме, и у меня было чувство, что скоро нас нагонит еще много народу. Я не хотел, чтобы она сбросила Поппи.
Ее губы сжались.
— Я до сих пор не могу поверить, что у меня нет отличного слуха или зрения. Нелепо.
— Или умения превратиться во что-нибудь, — напомнил я ей, когда шум стал громче и ближе.
— И это тоже.
— Ты совершенна такая, какая ты есть. — Я наклонился и поцеловал уголок ее рта. — Средний слух и все такое.
— Это было банально, — сказала она, усмехаясь, глядя на меня сквозь ресницы своими лучистыми зелено-серебристыми глазами. — Но мило.
Первым сквозь лианы глицинии прорвался белый вольвен и помчался прямо к нам. Я не смог сдержать улыбку, когда Делано практически бросился в мою сторону.
— О, Боже, — пробормотала Поппи, успокаивая нервную лошадь.
Я поймал чертова вольвена и с хохотом отпрянул назад. Делано был отнюдь не самым крупным из вольвенов, но все же тяжелым и сильным, как бык. Я опустился на одно колено и попытался успокоить мохнатую, извивающуюся массу, которой был Делано, когда он прижал свою голову к моей.
— Я скучал по тебе, дружище. — Сжимая его голову, я крепко обнимал его, пока вольвен цвета пепла, похожий на Киерана, но меньший по весу и росту, не оттолкнул его с дороги.
В моей груди потеплело, когда я обнял Нетту. Она была немного менее спокойна в своем рвении, только один раз чуть не опрокинула меня на задницу.
— Я тоже по тебе скучал.
— А как же я? — прозвучало в ответ.
Я провел рукой по макушке Нетты и сказал:
— Я ни разу не
