На Арбате было людно, шумно. У сувенирного расположились приятели-конкуренты, струнники из консы. Играли маленькую ночную серенаду Моцарта – народ образовывался, проникался и кидал в футляр от скрипки мелочь. Увидели Лилю, закивали, заулыбались. Она тоже махнула в ответ.
Своих услышала издалека – Настасья распевала «Карамболину». С гитарным сопровождением получалось своеобразно, но публике нравилось. Лиля остановилась на минутку, выровняла дыхание, вытащила из рюкзачка флейту и подошла. Настя, не прерываясь, кивнула – мол, вижу тебя, подключайся.
Два часа пролетели незаметно. Сыграли немножко Россини в Сенькиной джазовой обработке, дважды отдали дань любимому Настасьей Гершвину. На «Summertime», как всегда, собралась толпа, кто-то даже подпел. Даже в ноты! На этнику и баллады слушателей тоже хватало, а по случаю солнечной погоды народ не жмотился. В общем, вечер удался.
– На пиво хватит, – резюмировал Сенька, когда буквально в десяти шагах панки принялись расчехлять бас. – Пора сворачиваться.
Нахальных укуренных деток весь Арбат считал стихийным бедствием, но связываться не хотел никто. Потому – просто уходили за пределы слышимости или уходили совсем. Настасья гневно засопела и уже открыла рот – обругать конкурентов. И закрыла – к ним протолкался новый слушатель. Вроде ничего особенного, только в толпе он выглядел как контрабас среди скрипок – вроде родня, но дальняя.
Лиля его сразу узнала. Тот испанский разбойник из кафе, еще улыбался сочувственно – и он же курил на крыльце, точно: высокий, коричневая дубленка, пахнет вишневой смолой. Сейчас разбойник тоже улыбался чуть заметно. А в руках у него была коробочка.
Он бросил что-то в футляр от гитары, подошел к Лиле, достал из коробочки орхидею и протянул ей:
– Играете чудесно.
И смешался с толпой. Настька присвистнула, тронула восковой лепесток ногтем.
– Широкий жест.
Лиля повертела орхидею в руках, посмотрела на Сеньку, прыснула и сунула цветок ему за ухо. Сенька выпучил глаза и заржал, Настасья фыркнула и тоже заржала. Один Мастер Тыква, он же ударник от Бога, он же мизантроп с аккордеоном из районной музшколы, недоуменно пожал плечами и спросил:
– Что, собираемся?
– Неа, – ответила Лиля и уставилась в небо. Уходить расхотелось – захотелось напоследок выдать что-нибудь этакое, чтобы слушатели ахнули. Чтобы посмотрели… не как разбойник с орхидеей, а как… как Эри.
Лиля мысленно выругалась – нашла ценителя! Игрового персонажа! Только что делать, если ее никто не слушал так, как он? Тряхнула головой, поднесла флейту к губам и заиграла вступление. Соль минор, пять тактов до вокала… Мастер Тыква счастливо вздохнул и поднял на стойку свою «маленькую радость» – комплект из восьми там-тамов, собственноручно изготовленных им из долбленных тыкв. Сенька вступил на третьем такте, а потом – Настасья, тихо и проникновенно:
Все иду-спешу к забытому дому…
А услышит меня кто, кто ответит?
Отвечал ей Тыква, неожиданным для такого нескладного парня мягким басом:
Я услышу, моя боль – моя радость, я отвечу, я – бурьян придорожный.
Флейта в Лилиных руках казалась тростниковой дудочкой, вспоминался запах костра, еловых веток, конского пота. И тепло рябинового месяца в ладони…
– Плащ истерся, сапоги износились…
Кто же ждет в родной сторонке бродягу?
– Черный ворон, моя боль – моя радость, Черный ворон да степные шакалы.
– Голова седа, душа опустела…
Чем же встретят у родного порога?
– Серым пеплом, моя боль – моя радость, Серым пеплом да обугленным камнем.
– А как лягу, брат, тебе на колени,
Кто всплакнет, кто помянет добрым словом?
– Зимний ветер, моя боль – моя радость, Зимний ветер да весенние грозы[1].
Флейта вздыхала степным ковылем, плакала дождем, а Лиля почему-то думала о парне из Барнаула, который написал текст песни. Такой же, как они, не от мира сего математик, по выходным сочиняющий сказки и вот такие дивные стихи. Тыква нашел его в Сети, прочитал все недописанные романы и как-то всем им тыкал в нос бумажку со стихами, а они отмахивались. Пока Сенька не сжалился и не прочитал. Он тут же сыграл вот эту, ум-гарскую народную, на пальцах показал Лиле, что тут за флейтовое соло после третьего куплета, а Настасья спела – как само поется. Наверное, это была самая лучшая их песня…
Надо сыграть ее Эри. Ему понравится.
На этой мысли последний проигрыш закончился, Лиля отняла флейту от губ и огляделась. Публика молчала. Даже панки, и те молчали. Слушали. Вот так, в молчании, они собрали инструменты и ушли. Даже пятитысячную бумажку, наверняка брошенную бородатым разбойником из игрового центра, делили без комментариев.
Лишь у метро Сенька спросил ее:
– Проводить тебя? Что-то совсем невесела, подруга.
Она отказалась: не было сегодня настроения ни гонять чаи, ни трепаться. Устала, просто устала. И почему-то казалось, что ее в родной стороне кто-то ждет, только сторона эта не здесь, совсем не здесь.
* * *
Утром, сварив кофе, Лиля спохватилась, что надо позвонить Насте. Та спросонья витиевато намекнула, что у дорогой подружки совсем крыша поехала – в десять ночи звонить. Но предупреждение, что до четверга Лили не будет, выслушать соизволила. Сочно зевнула и пробурчала, что не страшно, у Тыквы тоже неделя занята – ученики сдают экзамены, так что играть будем в субботу. И отключилась.
А Лиля устроила себе ванну, разболтала в ней полбутылки пены и неожиданно задремала. Проснулась около двух – вода остыла, пена разошлась, – вылетела из ванны и помчалась одеваться. К метро летела, как призовая лошадь, боялась опоздать.
И в центр ворвалась, еле дыша от гонки, в расстегнутой куртке, с мокрыми взъерошенными волосами и красная, не хуже спелого помидора. Внимания на нее сначала не обратили – в общем зале был скандал. Грандиозный, совершенно безобразный скандал: прелестная дева в курточке из меха неизвестного животного топала стройными ножками в модных сапогах и нецензурно орала, что они права не имеют не дать ей поиграть и все еще пожалеют! Вот прямо сейчас и пожалеют!
Очередной отказник, подумала Лиля. Наверное, пробовалась на полный контакт и не прошла медкомиссию. Или психологов.
Пара менеджеров мягко и совершенно безрезультатно увещевала деву. А вот игроки в зале на нее не обращали особого внимания, разве что морщились, когда скандалистка брала особенно высокие ноты.
Лиля постаралась как можно быстрее пересечь зал. Не удалось – девица ее заметила. Замолчала. Перевела дыхание. И завопила снова, уже предметно. О том, куда мастера смотрят, что такую мышь в обмороке до игры допускают, или тут у них специально реабилитационный центр для нищих и убогих? Стало тошно и по-глупому, чуть не до слез, обидно. Ну мышь, не поспоришь. Тощая и белесая. Косметика могла бы помочь, да вот беда – на обычную косметику у Лили была аллергия, а на гипоаллергенную не было денег. Ну да, и джинсы с распродажи. Зато купленные на свои кровные, а не выклянченные у богатого папы. И кто, собственно, дал этой моднице право на нее орать?
