— Ну, посмотрим, что тут Анна для меня упаковала. Не иначе, тоже приданое. Глядишь, еще на старости лет и замуж позовут.
Мы с Хельге переглянулись. О том, что несколько месяцев тому назад Хельге, отчаявшись дождаться ответа от Анны, написала Агате, мать не знала. Как не знала и того, что дословно стояло в первом письме: племянница посылала Хельге деньги и подарки из своих личных средств. Роскошь, по нашим меркам, конечно, неслыханная, однако же, к матери за деньгами Агата явно не обращалась.
Короб матери был меньше, и не настолько богато упакован, как тот, что был предназначен для меня. Там был отрез шерстяной ткани замечательного качества и явно не кустарной покраски, такой же глубокий черный цвет, как и у моего шелка, маленькая коробочка, хранившая цепочку с подвеской. Только не с филигранью, как моя, а с перламутром. И небольшой кошелек, в котором обнаружилось немного мелких серебряных монет, на первый взгляд — тоже не больше двух серебрянников.
В коротком письме сообщалось, что все трое внуков: Агата, Элиза и маленький Генрих живы и здравствуют. А также, что барон с Анной просят принять подарки в честь предстоящей годовщины их наследника, и что они спешат сообщить матери радостную новость о предстоящем новом родительстве. Прочитав письмо сперва про себя, а потом и вслух, мать расплакалась.
Госпожа фон Хагедорн, глядя на это, вполголоса попросила Хельге велеть подать еще чаю. Пока Хельге давала распоряжения, а госпожа фон Хагедорн успокаивала мать, я мельком взглянула на письмо. Оно было написано тем же почерком, что и мое. Анна этого письма точно не писала.
— Хельге — Тихо попросила я, когда племянница вернулась в гостинную. — Ты свой короб здесь распаковывать будешь? Мне, право, неловко, что весь дом у госпожи фон Хагедорн крутится только вокруг нашей семьи.
— Могу и здесь. — Пожала плечами Хельге. — В конце концов, я здесь — в своей семье. А с кем еще можно посплетничать про тряпки? Девочки еще маленькие. А Якобу, ему все равно, был бы в доме порядок.
С этими словами Хельге притянула свой короб и начала его распаковывать. Сверху лежало письмо, и по почерку было видно, что писал его другой человек. Впрочем. Хельге этот почерк был явно знаком, потому что она, лишь мельком взглянув, сразу сказала: «Агата». Почитав письмо, Хельге покачала головой и взялась за подарки. Даже если бы при этом коробе не было письма, я бы догадалась, что собирал его совсем другой человек. Вещи, которые Хельге достала из короба, были добротными, но явно не вчера созданными. Мотки кружева разной ширины, нитки…
— Агата получила наследство. — В ответ на вопросительные взгляды старших дам ответила Хельге.
— А чего ж себе не оставила? Тоже ведь не дитя уже. — Мать с интересом разглядывала кружевное покрывало, такое большое, не иначе, как на праздничный стол или на супружескую кровать. — Видно, что не новое. Но столько ж это рабо-оты.
— Пишет, что у них женихи любят получать приданое деньгами. — Ответила Хельге, еще раз заглянув в письмо.
— Тоже мне, новость сказала! — Мать невесело улыбнулась. — Кто ж не любит? Наши тоже все деньгами хотят, только где на всех денег взять?
— Да мы, хвала Творцу, не жалуемся. — С достоинством заметила госпожа фон Хагедорн.
— Ну, теперь-то и Хельге жаловаться не на что. — Мать, польщенная вниманием титулованного зятя, похоже, решила немного прихвастнуть. — Агата уже не первый раз подарки шлет. И всегда только Хельге, словно остальных кузин и нет на свете. А так ведь и не скажешь, что в детстве дружили… да.
Мы с Хельге переглянулись, не зная, что сказать. Но госпожа фон Хагедорн, перехватив наши взгляды, жестом дала понять, что лучше промолчать. Ладно, хочет мать верить в сказки, пусть верит. Много ли человеку надо для счастья?
— Трауте, тебе больше шаль нравится или покрывало? — Перевела разговор Хельге.
— Покрывало. — не задумываясь ответила я. — Шаль, конечно, знатная, такую купить, не сразу и найдешь. Но как подумаю, сколько в это покрывало труда вложено, страшно становится.
И широкое такое, я таких широких кружев и не пробовала даже плести. И узор редкий, в наших краях по-другому делают. Ты, Хельге, если продавать его будешь, то лучше не на здешней ярмарке, а осенью, когда Якоб в город поедет. Тут за него хорошей цены никто не даст.
— Да не буду я его продавать. — Отмахнулась Хельге. — Тебе на свадьбу подарю, пусть эти все, — Она махнула рукой в сторону окна, предполагая, видимо, наших поселянок, — От зависти позеленеют.
— Правильно, дочка! — Поддержала ее господа фон Хагедорн. — Раз сказала кузина, что это девочкам на приданое, пусть на приданое и идет. Твои пока еще вырастут. А кружевам уход нужен, чтобы не желтели. А остальное и правда, хоть продашь, хоть так в сундуки положишь, раз уж ты им уже по сундуку завела.
— Да, меняются времена. — Покивала головой мать. — В мое время прежде семи лет фройляйн никаких сундуков не заводили. В сундук ведь работа складывалась, а до семи лет какой из нее работник? А теперь в эти сундуки вся родня что-нибудь сунуть норовит: то бабушки, то тетки… Прямо, хоть еще до рождения к мастеру иди, сундук заказывать.
— Да, меняются. — Согласилась хозяйка дома. — Оно и к лучшему. Мало ли, что с рыцарем случиться может, а девочки уже без приданого не останутся.
Дамы начали вспоминать старые времена и рассуждать о новых, а мы с Хельге, уютно устроившись у окна, снова и снова перебирали подарки.
— Трауте, как ты думаешь, успеем мы сшить тебе свадебное платье?
— Из шелка? Не знаю, Хельге. До свадьбы меньше трех дней осталось, а столько еще надо успеть.
— Ой-ой. А помнишь, как мы перед моей свадьбой бегали?
Я улыбнулась. Еще бы не помнить. Сколько мы не готовились, а последние несколько ночей нам едва хватало времени, чтобы положить голову на подушку.
— Помню, только ты переезжала с хутора в поселение, а я даже точно не знаю, сколько времени мы в дороге проведем.
— Но совсем же без платья тоже нельзя!
— Да есть у меня платье в сундуке. Не шелковое, конечно, но есть. А это пусть в приданом полежит.
— Трауте! Но как же так можно?! Сама пойдешь в простом платье. А такие дорогие ткани просто положишь в сундук?
— И положу. Хельге, ну сама посуди, я не знаю, куда мы едем, я не знаю, что мы там застанем. Я знаю, что поместье давно без хозяина. Может, там и дома никакого нет. Не буду я сейчас этот шелк резать, может, еще продавать придется.
— Не вздумай! Такая красота! Слу-ушай. А чего тебе твой Арвид не расскажет, как долго вам ехать и куда.
— Вот и госпожа фон Хагедорн тоже советует жениха поспрашивать. — Согласилась я. — Только, Хельге, нам и поговорить в последние дни толком некогда.
— Что, совсем-совсем? — Сделала большие глаза племянница. — А как же ты с ним собираешься, ну… после свадьбы?
— Хельге! — Я покраснела. Хоть Хельге и была давно замужней женщиной, но, все-таки, оставалась моей племянницей, и говорить о таком с ней было стыдно.
— Что, Хельге?!
— Ничего. Будем как все. Как ты с Якобом, например.
— Так ведь мы с Якобом с детства знакомы, хоть и не страдали особо друг по другу. А тут другое. Ой, Трауте… Знаешь, бросай-ка ты сегодня все и поговори по-человечески со своим Арвидом. А то так и поженитесь, словно чужие.
— Но, Хельге, мы же с твоей свекровью собирались…
— А свекрови я скажу, что тебя жених позвал.
— Все равно, мне неловко пользоваться ее добротой. И потом, Арвид сейчас с господином бургманом.
— Не переживай, свекровь всегда знает, что делает. Забирай жениха и идите прогуляться, вон они, как раз, во дворе стоят. Видно, никак не дождутся, пока мы тут наговоримся.
— Тогда извинись за меня, и перед матерью тоже. Ладно?
Еще раз погладив рукой подарок (жаль будет, если все-таки придется его продать), я поспешила во двор. Арвид и господин бургман действительно уже стояли там, беседуя о пустяках.
— О, Траутхен! — Обрадовался мне господин бургман. — Неужели наши дамы тебя отпустили?
