сын, которых я своим молчанием лишала бы титула, меня бы и мучила совесть. Но близких родственников у него не было. Его троюродная сестра даже не носила фамилию де Трези, и ее сын вряд ли всерьез рассчитывал когда-нибудь стать герцогом. К тому же, если бы мой покойный супруг испытывал к сестре и племяннику теплые чувства, он, как минимум, привечал бы их в замке.
Но чтобы окончательно договориться с собственной совестью, я написала месье Шампаню, прося его разыскать дальних родственников герцога, не привлекая к этому внимания. Если они до сих пор нуждаются, возможно, я сумею им хоть как-то помочь.
Весть о моем интересном положении облетела замок быстро, и уже на следующий день я услышала, как месье Ксавье говорил нашей кухарке Беренис, как он будет рад, если «у герцогини родится мальчик».
– Замок нуждается в настоящем хозяине, в де Трези, а не в каких-то дальних побирушках.
Я усмехнулась – знали бы они правду! Но этой правды не узнает никто и никогда. Я поклялась себе в этом.
Если родится мальчик, я научу его всему, что знаю сама, и сделаю из него настоящего дворянина и рачительного хозяина герцогства. Я буду трудиться с утра и до поздней ночи, чтобы ни он, ни те, кто находятся рядом, ни в чём не знали нужды. А если родится девочка, я вернусь с ней в свой родной дом, и думаю, она там тоже будет счастлива – как когда-то там была счастлива я.
Почти целую неделю я изучаю книги доходов и расходов герцогства за прошлые годы. Признаться, велись они довольно небрежно, и де Трези, по заверению месье Ксавье, большого интереса к ним не проявлял.
При жизни отца его светлости герцогство хоть и не процветало, но и не испытывало недостатка средств – тот герцог не имел склонности к столичным развлечениям и жил весьма скромно. Доход он получал в виде налогов от крестьян, торговцев и ремесленников, ему же полностью принадлежала льняная мануфактура, продукции которой хватало и для собственных нужд, и для продажи.
– Прежде на ярмарках только местное и продавалось, – вздыхал дворецкий. – Тогда-то наш товар расходился как горячие пирожки. Из нашего льна и одежду шили, и белье для постелей. А как стали ткани с востока привозить, так цены и упали. Благородным дамам нынче не лён, а шелк да другой тонкий материал подавай. И непременно чтобы с рисунком красивым. А наши мастера льняную ткань некрашеную продают – разве что только отбелят. Ну, в желтый еще покрасить могут – через листья березовые или луковую шелуху, – или в немаркий коричневый – на это есть кора ольхи и еловые шишки. Краски-то дороги больно, да и разве кто у нас красить возьмется?
Я сделала мысленную пометку разобраться с этим вопросом. Местных модниц я вполне понимала. Кому нужна одежда из некрашеного полотна? Разве что крестьянам нижнюю рубаху сшить. Но на таких покупателях много не заработаешь.
– А кто этой мануфактурой управлял?
Мне не верилось, что это на самом деле могла делать мадам Креспен. Если же дело обстояло именно так, то не удивительно, что дела там шли неважно. Фифи не произвела на меня впечатления человека, способного принимать здравые решения.
– Пока шла война – Клод Жуссар. Но тогда дело было другое. Мы тогда ткань рулонами на нужды армии поставляли. Аккурат коричневую.
– Вот как? – заинтересовалась я. – Но это же отличный вариант! И пусть сейчас мирное время, но армия-то никуда не делась.
Но дворецкий издал еще один тяжкий вздох:
– Так-то оно так, но сами знаете – денег в казне нынче нет, солдаты в обносках ходят. А после того, что Жуссар натворил, с нами вовсе никаких дел иметь не захотят. Он с одним ушлым полковником, который у нас полотно закупал, не вполне честными делами занялся – надеялся нагреть на этом руки. Ткань до армии не доходила вовсе – ее на рынке в городе продавали, а денежки Жуссар и полковник меж собой делили. А когда это дело открылось, обоих под суд отдали – полковника в рядовые разжаловали, а Жуссара вздернули в городе на центральной площади.
Я поежилась, а месье Ксавье подтвердил:
– А как иначе, сударыня? Время было такое. Вот с тех пор мануфактура наша и не может с колен подняться. А Фифи там хотя бы порядок поддерживает.
– Она тоже живет прямо там? Зимой там, должно быть, ужасный холод. А там много женщин и детей. Нельзя ли их устроить поудобнее? Может быть, есть свободные помещения в замке?
Но дворецкий отнесся к этому предложению с явным неодобрением:
– Да зачем же, ваша светлость? Не место им тут. Да и привыкли они уже к холоду. Хотя болеют часто, это да. Зато работа – под боком. А из замка им как же до мануфактуры добираться? Дорога не меньше часа займет.
Мне было нехорошо от мысли, что там, обдуваемые всеми ветрами, мерзнут дети, но решить этот вопрос сейчас я никак не могла.
– А много ли человек живут в самом замке?
Месье Ксавье покачал головой с видимым сожалением:
– Сейчас уже немного. Вот в прежние времена… Помню, когда я был еще маленьким, здесь каждый месяц устраивались балы и охотничьи турниры. Народу съезжалось столько, что некоторые благородные господа спали на конюшне. Тогда и слуг было много. А сейчас остались только Жак – он конюший и кучер, лакей Сезар, кухарка Беренис да горничная Берил. Эх, – он снова погрузился в воспоминания, и на губах его мелькнула мечтательная улыбка, - а прежде-то одних только горничных с десяток было.
Но я не поощрила его к дальнейшему разговору, тем более что Сезар как раз принёс только-только доставленное из столицы письмо.
«Почтительно приветствую Вас, Ваша светлость!
Надеюсь, вы уже обустроились на новом месте и, быть может, нашли даже некоторые преимущества проживания в тихой и милой провинции. Спешу также напомнить, что какие бы услуги Вам от меня не потребовались, я всегда в Вашем распоряжении.
Согласно Вашим предыдущим указаниям я разыскал родственников герцога, хоть, смею Вас заверить, это было непросто. Сразу скажу, что пока мне удалось получить сведения только о троюродной сестре Вашего покойного супруга, но я продолжаю поиски и, возможно, позже смогу сообщить Вам что-то еще.
Пока же пишу только касательно мадам Бонье. Она проживала в маленьком городке Розен с сыном и дочерью. Именно ее сын
