– Нет.
– Успел понять, что умирает от твоих рук за то, что убил такого же, как ты?
– Возможно.
Ишиндалла улыбнулась, как будто услышала восхитительную новость. Лала невольно вздрогнула. Даже улыбка Ростера была не такой жуткой, как у прекрасной Ишиндаллы.
– Дром моего любимого брата теперь твой, дай ему новое имя. Постигай науку Смерти как следует, у тебя будет много работы в нашем мире.
С этими словами госпожа ушла, и Лала с удивлением поняла, что не испытывает радости. А ведь ей отдали единственное существо в Пустыне, которому от нее ничего не надо, кроме дружеского участия.
Глава восьмая
Разговор Лалы с матерью Ишиндаллы изменил жизнь оазиса. Сумасбродные поступки закончились. Старуха спокойно гуляла вокруг озера и по юговым садам. Служанок перестали наказывать за то, что они не могут ей угодить. Саму Лалу приглашали вечерами поговорить о дальних землях, но никто не имел представления, откуда именно чынгырцы привезли ее младенцем в Этолу. Впрочем, Ишиндалла, угощая Лалу вином из юги, пообещала:
– Я найду сведения о твоей семье, если она вообще была здесь. Любой житель Пустыни покидает ее только через Шулай, иного не дано. И каждый проходит через Смотрителя. Если только ты не улетела на крыльях, рано или поздно ты все узнаешь. До конца своего обучения у Мастера Смерти ты живешь тут как гостья. Но у нас работают все, даже я. Единственная привилегия – мы можем выбирать себе занятие по душе.
Красивые глаза Ишиндаллы были доброжелательными, голос мягким, а желание помочь таким искренним, что Лала впервые за долгое время в Пустыне почувствовала себя дома. Она благодарно улыбнулась:
– В прошлой жизни мне больше всего нравилось помогать Асме – это была знахарка в замке Фурд. Я неплохо разбиралась в травах и даже как-то спасла одного… – воспоминание о Тике сдавило горло, и ей пришлось прокашляться, – человека от неминуемой гибели.
– Вот и прекрасно! Завтра же отвезу тебя в нужное место. – Ишиндалла нетерпеливо помахала пальцами, и к столу подскочила служанка с новым кувшином вина из юги.
Дни слились в недели, недели в месяцы. Мастер Шай не появлялся. Лала прочла все книги, найденные в оазисе, изучила местные рецепты целебных мазей, завела собственную делянку, где вырастила неплохой урожай сон-травы, и с подачи Ишиндаллы подружилась со знахаркой из соседнего оазиса. Знахарка Ширия нарадоваться не могла на Лалу, потому что никто не управлялся со змеями лучше, чем Ученица Мастера Смерти. Когда нужен был яд для зелья, Лала спокойно брала змею в руки, чуть придавливала плоскую треугольную голову, и тягучие прозрачные капли сами капали в чашку. Однажды за обедом Лала рассказала Ширии, что раньше боялась змей до паралича. Та рассмеялась и долго не хотела верить.
– Змеи чтят мастеров Смерти как старших братьев, – отсмеявшись, пояснила она. – Они сами вас немножко боятся. Они вас чувствуют и никогда не навредят.
Лала открыла было рот, чтобы рассказать, как у нее чуть сердце не остановилось от ужаса тогда, во вторую ночевку на пути в оазис Ишиндаллы. Однако слова в последний миг задержались у нее на языке.
– Ты что-то хотела рассказать? – выжидающе прищурилась Ширия.
– Нет, ничего.
– И правильно! – неожиданно горячо согласилась знахарка. – Не говори всей правды о себе, если не уверена в честности собеседника. А честных людей вообще нет на свете. Просто есть такие, которым бывает стыдно лгать. Стало быть, никому веры нет.
Лала запомнила эти слова и несколько дней настороженно приглядывалась к Чигишу, единственному ашайну, которому верила. Она искала в нем фальшь, но вскоре сдалась. Даже Тик в моменты их неомраченной знаниями дружбы был менее искренен.
Чигиш, твердо вознамерившийся стать ее верным и незаменимым слугой, постоянно был рядом и очень расстраивался, когда Лала отправляла его заниматься другими делами. Он не знал дела важнее, чем быть всегда готовым в любой момент покинуть оазис, и удивлялся перемене в поведении Лалы. Он даже выразил обеспокоенность, что она слишком часто пьет с Ишиндаллой господское вино, но после того, как рассердившаяся Лала на сутки прогнала его от себя, перестал говорить об этом.
* * *
В тот день Ширия приехала в Небесное Око ближе к закату. Не заходя в купол Ишиндаллы, она прошла вместе с Лалой на кухню и вызвала робкую молчаливую Дайшу, которая с трудом уже передвигалась, но по-прежнему работала. Знахарка ободряюще коснулась огромного живота:
– Прекращай работать. Завтра на рассвете не ешь, пойдем за новой жизнью.
Дайша доверчиво улыбнулась, поклонилась так низко, как позволял живот, и ушла к себе. Ширия обернулась к Лале:
– Ты тоже не ешь, помощницы должны быть легкими. Принимала роды?
– Видела. И подавала воду. Это неприятно и часто кончается смертью.
– Правда? Удивительный мир у вас там, за морем. Роды – это наивысшая благодать. Они случаются редко, Пустыня сама решает, кому дарить новую жизнь. Ты ведь заметила, что в семьях не часто бывает больше двух детей? Даже у благородных. И женщины родами не умирают – это расточительно.
Пока Лала шла за знахаркой на улицу, она вспомнила, сколько раз видела сгорающих в послеродовой горячке там, в ее бывшей стране, которую ашайны называют Заморьем. Женщины умирали долго и тяжело. Их кожа синела пятнами, тело пылало жаром, а вонь от выделений была невыносимой. Пока не умерла Асма, иногда удавалось спасти молодых матерей особыми травами, но у тех, кто постарше, сил на борьбу за жизнь не оставалось. В Небесном Оке Дайша оказалось первой беременной на памяти Лалы. В замке Фурд за четыре года не менее десятка женщин родили бы по два, а то и три раза. И уж половина точно умерла бы.
На расспросы Лалы Ширия не стала отвечать, пообещав, что та сама все поймет, увидев собственными глазами.
Когда с рассветом Лала вышла из купола, она увидела возле озера две фигуры: очень высокую и маленькую круглую, придерживающую живот. Муж Дайши, хмурый Вахиш, годился ей в отцы и очень трепетно относился ко своей второй жене, потеряв первую. Он проводил их до границы оазиса, осторожно приобнял Дайшу, поклонился Ширии и размашисто зашагал на скотный двор.
Знахарка шла легко и быстро, тяжелая Дайша еле успевала за ней. Лала смотрела на них сзади и пыталась найти хоть какие-то следы волнения. Напрасно. Только предвкушение перемен в жизни. Три женщины двигались навстречу выливающемуся из-за горизонта солнечному свету, и тени их становились все короче. Наконец Ширия остановилась.
Небольшой бархан еще отбрасывал фиолетовую четкую тень, и Ширия указала пальцем на нее:
– Здесь.
Дайша сняла плащ, оставшись в короткой, чуть ниже бедер свободной сорочке. Ширия кивнула Лале:
– Помоги ей снять обувь и крепко держи за руки.
Лала не сразу поняла, как себя вести, в Заморье все было иначе. Похоже, роженице ложа не полагалась. Дайша встала босыми ступнями в тень, и тут же ее кожа покрылась пупырышками от холода. Она протянула руки Лале и широко расставила ноги. Ширия сунула в приоткрытый рот Дайши два мясистых стебля пятисила, от которого сразу же пошел неимоверно сладкий дух, лишь только его надкусили. Лала сжала узкие потные ладони кухарки и сказала:
– Не бойся!
Дайша удивленно посмотрела, но ничего не ответила, только зарылась пятками в песок и чуть согнула колени. Ширия тем временем встала сзади роженицы и охватила живот своим шерстяным платком:
– Как скажу, начинай!
Пока Лала сообразила, для чего знахарке обматывать живот, та пробормотала что-то неясное, и тут Дайша длинно и громко завыла. Закрыв глаза и мертвой хваткой вцепившись в руки Лалы, роженица голосила на всю Пустыню.
– Еще! Сильнее! Громче! – Ширия утягивала живот, будто хотела выдавить ребенка вон. Если Дайша на миг замолкала, набирая дыхание, знахарка тут же требовала продолжать.
По ногам Дайши потекли воды, окрашенные кровью, и Лала не поверила глазам. Песок зашевелился, как живой. Казалось, что Пустыня заботливой акушеркой промакивает стопы роженицы, не оставляя ни капли влаги. Сок пятисила зеленоватой липкой полоской застыл на подбородке Дайши, выпученные глаза остановились, ресницы не дрожали, и только вой, рвущийся из растрескавшихся губ, свидетельствовал, что она жива. Лала почувствовала боль и обнаружила, что ногти роженицы впились ей в ладони и в нескольких местах вспороли кожу. Но не успела она перехватить окаменевшие руки Дайши, как с особенно мощным воплем роженица сделала последнее усилие и вытолкнула ребенка в этот мир прямо себе под ноги, на песок, с которого только что ушла ледяная тень. Новорожденный тут же заплакал, хоть и лежал лицом вниз. Лала кинулась было к нему, но снова застыла, не веря глазам. Песок вокруг малыша принял форму его тела, и через мгновенье ребенок был совершенно сухим. Ни капли крови или плодной жидкости на сморщенном тельце не осталось.
