Ей придется.
Потому что у нее в запасе единственная ночь, когда ее сознание еще способно мыслить, и каким бы сложным ни оказался процесс вызова существа из Нижнего мира, она сможет выполнить его.
И да простит ее за это старый учитель.
Она проснулась глубокой ночью и вздрогнула. Со стоном перекатилась со спины на бок, попробовала подняться, сесть, но не смогла — ослабли руки.
Зачем она позволила себе провалиться в беспамятство, когда время на исходе? А что, если за пределами пещер уже начало всходить солнце, и над Рууром занялся невидимый отсюда рассвет, а Уду приедет раньше намеченного срока?
В клетке еще темно, но минуты утекают — Тайра не должна дожить до утра, не должна увидеть его.
Несмотря на боль в груди и затрудненное дыхание, она собралась с силами и навалилась на ватные ладони — села, привалилась спиной к стене, кое-как вытянула перед собой ноги. Попробовала собрать воедино разбежавшиеся мысли, сосредоточиться.
Как же надоело немощное тело — прежде такое красивое. Теперь оно являлось обузой, сковывающим свободу тесным саваном, мешком с ослабшими и изнуренными внутренностями, которые она сама — своими решениями — довела до такого состояния.
Пора с этим покончить.
Достаточно.
Едва соображая, что делает — лишь зная, что отыщет путь в Нижний мир, чего бы это ни стоило, — Тайра позволила сознанию скользнуть за черту.
Ниже, ниже, в темноту, во мрак, где нет живых, есть только мертвые — туда, где правит хозяйка ушедших.
— Я ищу тебя, Жнец… Я призываю тебя. Услышь…
Хриплый шепот шелестел слабее самого слабого ветерка.
Разум тонул в пучине, в беспроглядной черноте; телу стало прохладно.
— Смерть, приди за мной. Забери, я зову…
Как долго тянется этот колодец? Когда же будет его дно? И почему с каждой секундой все холоднее?
— Я готова уйти. Забери меня, я готова.
Сама не разбирая того, что шепчет, и следуя за единственным светлым пятном — собственным разумом — во мрак, Тайра постепенно слабела — голова ее склонялась на бок, веки закрывались, ступни леденели.
— Жнец! Где же ты, Жнец? — на этот раз ее необычно мощный голос раздался не в камере, но в собственной голове и разнесся по всему темному пределу — прозвучал в каждом отдаленном его уголке. — Я слабею. Приходи, забирай! У меня мало времени…
Истратив последние силы на немой крик, который, она надеялась, кто-то услышал, пленница потеряла сознание — свесилась на бок, склонилась, затем и вовсе соскользнула на солому.
Она не увидела того, как прямо перед ней на каменном полу, у самых ступней, начала закручиваться тугая спираль.
* * *
— Душу? Ты хочешь мою душу? Но почему?
— Потому что такова цена за исполнение любого желания.
— Но я не просила желаний, я просила о смерти!
— Смерть тоже есть желание, разве нет?
Тайра смотрела на то, что стояло посреди ее камеры, и не могла поверить в случившееся — она призвала не того. Не Жнеца, как намеревалась, но, по-видимому, хинни или же муара (*джина или демона Архана — прим. автора). И если первый исполнял волю человека в долг и приходил за расплатой спустя оговоренное время, то второй всегда просил отдать ему душу.
Душу. Единственное в жизни, за что держалась Тайра, единственное, что она никогда не порочила и единственное, что гарантировало ей продолжение Пути.
Плотная клубящаяся масса — настолько черная, что выделялась даже на фоне черноты камеры — ждала ответа. Похожий на человеческий силуэт без лица и глаз, шелестящий неживой голос, полное отсутствие энергии жизни внутри — сплошной мрак. Тень распространяла вокруг себя холод и странную давящую атмосферу, проникающую в вены, в сердце, даже в камни; тело пленницы трясло, ее ступни заледенели.
Ей должно быть страшно — от гостя пахло сырой землей, отсутствием времени и чем-то еще, — но Тайру настолько сокрушила совершенная ошибка, что она позабыла про страх. Да и сил на него не было, равно как и на другие эмоции.
Из всех доступных ей в этот момент чувств, осталась лишь горечь — едкая, всепоглощающая горечь и разочарование на судьбу.
Она неудачница. Нет, не неудачница — она проклята. С самого начала. Желто-зелеными глазами, отдавшими ее из дома родителями, пансионом и отсутствием дружбы, плохой работой, Раджем Кахумом и даже Кимом. Она проклята плохой линией судьбы, которую не в силах изменить.
Именно так. И если бы сейчас перед ее глазами неожиданно возник старый учитель, Тайра впервые в жизни выкрикнула бы ему в лицо, что он не прав — человек не может и не должен принимать все, что ему дается — зачем, чтобы учиться? Так чему научила ее тюрьма — многому? Чему научились ее волдыри и побои — терпению? Что дали ей бесконечные допросы колдуна и собственное упорство — блага? А чему научит приезд ненавистного Уду — уж не осознанию ли, что Тайра ошиблась так давно, что сама не помнит об этом?
Она платит. За что-то выплачивает долги — за собственные грехи? За родню? За прежние воплощения?
Ей нужно было помереть раньше, желательно при рождении. Чтобы не терзаться после неверным выбором, светлыми стремлениями и послушанием Кимайрану. Был он прав или не был — какая теперь разница? Всю жизнь Тайра стремилась лишь к одному — не запятнать ту самую душу, которую не могла увидеть глазами — сохранить ее кристально чистой, яркой, светлой, и что в итоге? Много ли это дало? Стоящего теперь в камере не Жнеца — муара?
— Каков будет твой ответ, человек? — Тень устала ждать — здесь, в мире живых, ей было тяжело — требовалось много сил, чтобы оставаться видимой и говорить.
— Ответ на вопрос, отдам ли я за желание душу?
Пропитанные горечью слова разъедали спертый воздух. От холода мутилось сознание — хотелось покоя, просто покоя, но от нее опять требовалось решение.
— Отдай я душу, и круг Синтары завершится для меня. Так?
Муар не стал лгать.
— Да.
— Так что же я получу взамен?
— Желание.
— У меня нет желаний, разве ты не слышишь? Я просто хочу уйти отсюда, уйти насовсем.
Похожая на мужской силуэт тень смещалась то чуть левее, то чуть правее — Тайре не хотелось на нее смотреть — страшно. Один лишь взгляд на гостя, и ее утягивало куда-то вниз, под землю.
— Сделка. — Такой шепот не мог принадлежать живому — бестелесный, почти беззвучный, тягучий. — Я заберу тебя отсюда на свободу и подарю десять лет жизни.
— Мне не…
— Десять лет — обязательное условие.
Десять лет без души? Он (оно) всерьез считает это подарком? Абсурд, какой абсурд…
