Боль сменилась теплом и сладкими тянущими покалываниями мышц. С каждым его движением волна наслаждения нарастала, превращаясь в настоящее цунами.
Я не могла больше сдерживать себя и начала кричать от удовольствия, как какая-нибудь актриса из популярного немецкого фильма про сантехника. Мои истошные вопли заполнили комнату, вылетая сквозь распахнутые двери на террасу, и дальше ветром уносились в благоухающий розами сад.
С каждым криком Джахан двигался резче и быстрее, пока не застыл, выгнув спину, как Тарзан, с широко открытыми глазами, в которых не было и намека на реальность. Его разум парил где-то над нами, в то время как тело содрогалось от последних, едва заметных фрикций.
Я глубоко вдохнула, чувствуя, как воздух проходит через охрипшее горло.
Джахан нежно поцеловал меня в губы и отстранился, распластавшись рядом со мной и улыбаясь, как ребенок, – широко и беззаботно.
– Останься до утра, Рамаль, – сказал он, положив ладонь мне на живот, – я хочу, чтобы мне приснилась пустыня – жаркая, бескрайняя и прекрасная. Как и ты.
Меня разбудил истеричный женский голос. Я открыла глаза и напрягла слух, стараясь разобрать слова.
– Пусти меня, глупая твоя голова! Ты что, забыл, кто я? – я уловила знакомые властные нотки и резко села, натянув шелковое одеяло до подбородка.
Коснувшись рукой обнаженного плеча спящего падишаха, я слегка покачала его, пытаясь разбудить.
– Джахан, проснись! За дверью шумят, – испуганно прошептала я ему на ухо.
– Что? – он резко поднялся и выхватил из-под подушки кинжал.
Защищаясь, я выставила вперед руки, и тонкое одеяло соскользнуло с моей груди.
Мужчина улыбнулся и прищурился, как котяра у миски с молоком, затем убрал холодное оружие обратно под подушку и, быстро чмокнув меня в лоб, натянул легкую ткань обратно.
– Накинь, простудишься, – прошептал он на ушко.
– Сегодня же тебя казнят! Падишах не простит тебе унижения своей любимицы! Пусти, иначе я за себя не ручаюсь! – продолжала кричать обезумевшая Дэрья Хатун за дверью.
Джахан, казалось, не слышал ее воплей. Он поднял с пола сброшенный накануне халат и накинул его на плечи, перевязав талию широким поясом. Затем подошел к высокому зеркалу на трех изогнутых ножках и сбрызнул лицо водой из небольшой позолоченной чаши.
– Она сейчас снесет дверь, – пролепетала я, поджав ноги и забившись в угол кровати, прижавшись спиной к одному из столбов, державших тяжелый балдахин.
– Не посмеет, – ответил он, насухо обтирая лицо белоснежным полотенцем, – О аллах! До чего скандальная женщина! – выдохнул он и направился к двери.
– Не-е-ет! – взмолилась я. – Если она увидит меня здесь – не сносить мне головы. Превращусь обратно в песок, сегодня же ночью! Пощади, повелитель!
Он ухмыльнулся, подошел к кровати и задернул легкие шифоновые шторки.
– Тогда прячься, хатун!
Я накрылась одеялом с головой, оставив оголенными пятки. Джахан открыл двери.
– Что такое, Дэрья Хатун? Что ты себе позволяешь? Кто ты такая, чтобы кричать у меня под дверью и требовать, чтобы тебя впустили? Совсем ополоумела? – загремел его гневный голос, разлетаясь под сводами каменного потолка по всему коридору.
– Повелитель, – услышала я ее дрожащий от рыданий голос, – прости меня! Нет мне ни сна, ни покоя! Яд мое сердце снедает, сжигает изнутри! Посмотри на меня – я умираю от любви к тебе! Душа болит! Голова болит! Тело болит! Лучше убей меня!
– Иди к себе и не скандаль! – отрезал Джахан.
– Пусти меня! Дай моим глазам убедиться, что твое сердце по-прежнему принадлежит мне! Злые завистливые языки шепчут, что у тебя сегодня была наложница! О, пощади! Подари покой тревожной душе! – начала она ныть, как заправская плакальщица, а я еще сильнее натянула одеяло на голову, оголив помимо пяток лодыжки.
– Да как ты смеешь? Кто дал тебе право обладать мной? Перед тобой ли отчитываться должен падишах?
– Прости меня, прости, Джахан! Внутренности ревность проклятая выжгла, вдохнуть не могу!
Я услышала грохот и шорох одежды. Очевидно, эта особа плюхнулась перед шахом на колени.
– О, что я вижу? Повелитель! Это ноги! Это ее ноги! – заверещала она, как сирена «скорой помощи», а у меня от ее крика зазвенело в ушах.
– Уведите ее, – прозвучал твердый ответ падишаха, и я услышала звук закрывающихся дверей и его мягкие шаги по ковру.
За стеной раздавались отдаляющиеся рыдания моей госпожи, перемежаемые проклятиями в адрес «проклятой рабыни» – меня то есть.
– Ты голодна? – ласково спросил повелитель, усевшись рядом на край кровати и стянув с меня одеяло.
На его невозмутимом лице не дрогнул ни один мускул. Казалось, произошедшее его ничуть не трогает и не беспокоит. Плевать ему на страдания бедной женщины, короче говоря.
– Боюсь, кусок в горло не полезет, – ответила я слегка осипшим от страха голосом.
Мне бы радоваться – соперница за бортом, я в шахской постели, но что-то внутри меня сжалось в тугой комок от грядущей неизвестности и борьбы.
«Боже, – подумала я, – гарем полон жаждущих его любви гадюк, а он не прочь разнообразить свою сексуальную жизнь новыми наложницами». Так дело не пойдет! Я не собираюсь рыдать под его дверями, как отвергнутая Дэрья Хатун, или покорно сидеть в своей золоченой клетке, пока он развлекается с другой.
Пока я размышляла, он подошел к столу с восточными сладостями, положил несколько кусочков пахлавы на серебряную тарелку и вернулся ко мне.
– Открывай рот, – скомандовал он таким тоном, словно приказывал мне идти в атаку.
Я повиновалась. Он положил мне на язык первый кусочек этого божественного яства, и я прикрыла от удовольствия глаза. Тесто таяло во рту, растворяясь на языке медовой нугой.
– Ты боишься, хатун, – продолжил он, отправляя мне в рот следующий кусок, – ты думаешь, что тебя ждет такая же участь, и боишься.
Его умные синие глаза смотрели на меня тепло и ласково, заставляя умирать от необычайной нежности к этому мужчине. Он был прав – я боялась. Боялась не потому, что не смогу достигнуть такого же, как и моя хозяйка, положения, и не потому, что у меня может не быть такого же сундука с тканями и драгоценностями, как у нее, а потому, что я влюбилась в него по самые гланды. Я влюбилась до того сильно, что захотела родить ему ребенка. Прямо в этом дворце, несмотря на отсутствие оборудованного родильного отделения и магазина с памперсами.
Я проглотила последний кусочек пахлавы и кивнула ему в знак согласия.
– Да, я боюсь. Потому что в моей жизни уже было предательство, и я думала, что не смогу полюбить, не смогу открыть своего сердца мужчине. Я попала сюда волей судьбы, но остаться собираюсь, следуя своим собственным желаниям. И мне страшно, мой повелитель! Я боюсь, что ты не умеешь любить. Я боюсь, что тебе нельзя любить. Боюсь, что я всего лишь услада на одну ночь, а хочу быть на всю жизнь! – выпалила я, набравшись смелости.
