Кристина Лорен - Совершенство

– То есть, другими словами, ты рада, что у тебя есть хоть что-то…

– Но то, что у меня осталось, практически никуда не годится, – заканчивает она, криво улыбаясь.

– На эти бабки ничего не купишь, да? Вроде того, кем ты была, или почему ты здесь?

Она смеется, в глазах светится облегчение.

– Да, точно!

Это просто добивает его, потому что ему начинает казаться, что именно ему и никому другому нужно было понять ее с самого начала.

– Прости меня, я был придурком.

– Да не был ты придурком, – Люси опять фыркает. – Господи, я уже и забыла, как я люблю, когда так выражаются. А еще «урод» есть.

– Это тоже про меня. Ты такая: «Эй, я мертва», а я в ответ: «Вау, это отстой. Все, я пошел».

Она опять смеется, на этот раз громко, так, что эхо отскакивает от обступивших их деревьев. Он просто обожает этот звук, ему нравится, что такое хрупкое с виду существо способно быть настолько громким.

– Ну а как ты должен был отреагировать? На самом деле, думаю, меня бы больше напугало, если бы ты остался совершенно спокойным. Я бы, наверно, подумала: «Может, у этого типа фетиш насчет призраков».

Теперь очередь Колина смеяться, но он быстро замолкает.

– Моя мама начала видеть всякое такое. Так она и… – Он останавливается, поворачивается к ней. – Понимаешь, после того, как мы сюда переехали, пару недель спустя… Мою старшую сестру, Кэролайн сбил грузовик по дороге в школу. Она на велосипеде была. Машину, наверное, даже не заметила. Мама не выдержала, она сорвалась. Потом, где-то месяц спустя, она начала говорить, что пару раз видела Кэролайн на дороге. Однажды вечером посадила нас всех в машину, сказала, поехали в город мороженое есть, а потом, на мосту, крутанула руль в сторону.

– Колин, – шепчет Люси, – Это ужасно.

– Родители погибли. Я выжил. Так что, когда ты сказала мне, что думаешь – ты мертва, я с катушек слетел.

– Господи, конечно! – Она убирает с лица волосы, обнажая гладкую, бледную кожу. Она такая красивая; как ему хочется прижаться щекой к ее щеке. – Прости меня, пожалуйста.

Он отмахивается; продолжать этот разговор было бы мучением.

– А где ты была эти несколько дней?

– Что я делала, точно не помню, но точно была где-то здесь. Либо тут, либо на площадке. Я не могу выйти за пределы территории.

– То есть совсем?

Она мотает головой, смотрит на него еще с минуту, потом роняет лист на тропу Тот почти сразу же исчезает в грязи. Теперь его очередь смотреть; он изучает ее профиль, пока ее взгляд блуждает над водой.

– Люси?

Она поворачивается к нему с улыбкой:

– Мне нравится, когда ты зовешь меня по имени.

Колин улыбается в ответ, но его улыбка быстро гаснет.

– Ты знаешь, почему ты здесь? Почему вернулась?

Она качает головой.

– Ты меня боишься?

– Нет. – А ведь должен бы. И ему хочется продолжить, рассказать ей о школе, об окружающих ее легендах, про «ходоков» и про то, что, может быть, она – одна из них, и спросить, может, все они – пленники внутри школьной ограды? Уж конечно, он должен быть напуган. Но прямо сейчас, когда он с ней рядом так близко, что можно прикоснуться, все, что он чувствует – облегчение и ту странную, пьянящую тягу к ней.

Внезапно просто идти рядом – уже недостаточно.

– Возьми меня за руку, – просит он.

Она обхватывает его ладонь своими длинными пальцами: холод и тепло одновременно, давление и пустота. Прикосновение то есть, то нет, и ощущение никогда не задерживается в одном и том же месте подолгу. Когда он сжимает ее пальцы, по ним будто пробегает рябь, и его мышцы расслабляются. Она – будто созвездие, живое биение тысяч крыльев о его кожу.

Он поднимает на нее взгляд и видит, что глаза у нее закрыты и что она прикусила губу.

– Что-то не так? – спрашивает он. – Тебе больно?

Она распахивает глаза – водовороты зеленого и красновато-коричневого: желание и радость.

– У тебя бывало когда-нибудь, вот ты в бассейне, а потом прыгаешь прямо в горячую ванну?

Колин смеется. Ему в точности знакомо чувство, которое она описывает: яркая вспышка ощущений, потрясающих, но настолько интенсивных, что кажется, будто нервные окончания поджариваются.

– Ага. И как потом все успокаивается, и становится просто приятно жарко, вместо: «о-Господи-да-как-жарко».

Она кивает.

– Вот я и жду, когда все успокоится. – Ее веки смыкаются опять. – Но этого не происходит. Когда ты касаешься меня, это как первый момент после прыжка в ванну, и он не проходит. Такое огромное облегчение, что даже дышать трудно.

Сердце Колина грохочет, бьется о грудную клетку. Она неуверенно протягивает руку, дрожащим пальцем прикасается к кольцу у него на губе.

– Больно было?

– Немного.

– Металл холодный, наверное, – шепчет она, и он ловит себя на том, что тянется к ней. – На что это похоже?

– Для меня или для тебя? – спрашивает он, улыбаясь во весь рот.

– Для меня, – отвечает она и кончиком пальца касается холодного металла.

– Обхватите руками обе трубы, – сказал учитель. – Холодное и горячее в сумме дадут обжигающее ощущение.

Вскрикнув, она отдернула руки и подняла на учителя удивленный взгляд.

– Часть рецепторов кожи ощущает тепло, часть – холод. Когда противоречивые сигналы поступают в мозг, он трактует их, как сильный жар. Эта форма восприятия называется «парадоксальное ощущение тепла».

Воспоминание настолько яркое – и ощущение от прикосновения тоже, – что Люси еле удерживается, чтобы не вскрикнуть, и отдергивает палец.

Кольцо Колина было холодным от ветра, а его кожа – горячей, и, как с теми трубами, прикосновение его губ, казалось, обожгло ей пальцы. И, хотя она знает, что у эксперимента с трубами есть научное основание, объяснить то, что только что произошло между ними – невозможно. На мгновение – какие-то несколько секунд – ей показалось, что воздух между ними воспламенился.

Колин сглатывает; кажется, он не в силах оторвать глаз от ее губ. Он собирается ее поцеловать? При мысли об этом ее кожа теплеет, и, чем ближе он наклоняется, тем сильнее становится чувство всепоглощающего облегчения. Оно захлестывает ее с головой, как волна.

Люси знает, что это будет не первый ее поцелуй, она знает даже, что уже не невинна, но это просто невозможно ни с чем сравнить. Воспоминания о тех бледных прикосновениях тускнеют в сравнении с яркостью ощущений от его кожи. Но подобная реакция настораживает ее. Если простое прикосновение пальцев к его губам вызывает настолько острые ощущения, что же будет, если они поцелуются по-настоящему? Ей страшно, что она может просто не справиться с волной впечатлений. Поэтому она отворачивается и идет дальше по тропинке, закрыв на секунду глаза, вызывая в памяти, смакуя холод металла и жар его дыхания на кончиках пальцев.