С души будто свалился камень (не напарник, но тоже изрядного размера и тяжести) от того, что спутников миновали неприятности, которые могли приключиться с ними по моей милости.
Страха перед непрошенным гостем тоже больше не было — только досадливое желание начистить ему рыло, чтобы не лез куда не просят, и вел бы себя, как приличный человек, не подглядывая за девушками исподтишка!
...я, может, и сама всё, что надо, покажу!
Если аргус, конечно, не отправит меня к целителю — лечить скорбную голову. Но если отправит, я его, пожалуй, первая пойму.
Огрызок дежурства прошел спокойно: во мне поселилась прочная уверенность, что я вообще могла его проспать, появись какая-то пакость на подходе, соглядатай бы разбудил.
Но церберы, которые верят такой странной уверенности, долго не живут.
Илиану я о происшествии, крепко подумав, решила не говорить.
Он гораздо опытней меня как Око, и если шпион прицепится и к нему — он уж точно его почует и без меня.
А передавать ему сведения, которые не могу подтвердить ничем, кроме своих ощущений, я не буду. Всё равно не поверит.
Камень проснулся даже раньше, чем я прикоснулась к его плечу: чуткий сон — залог долгой жизни Клыка! Он принял у меня стражу, и я наконец-то смогла лечь, давая отдых усталому телу.
Седло под головой, один потник на земле, вторым укрыться, и... Коряжка, где ты там, собака рыжая?!
"Собака рыжая", бдительно несший со мной дозор всю первую половину ночи, смирился с тем, что ему не удастся удрать от неопытного Камня и вволю поколобродить по болоту, вздохнул, как умеют только лошади, со смирением и укором разом, и покладисто улегся, подставляя хозяйке теплую спину с той стороны, где хозяйку не грел костер.
Подобрал удобнее ноги, махнул пару раз хвостом, и затих.
Илиан
Танис разбудила меня ровно в два часа ночи, как и было уговорено. Буркнула невнятно, что дежурство прошло спокойно, и нырнула на нагретое мной место.
Я обошел лагерь, проверил Гранита — тот тыкался мордой в руки, намекая, что настоящему боевому коню нужно что-то посущественнее пустой травы, поборол искушение скормить ему крупу, причитающуюся на долю напарницы. Подбросил в костер дров. Проверил, как устроилось вверенное моему попечению, мать его, Око — Око устроилось с комфортом и безмятежно дрыхло. Ее коняга дремала с ней рядом, и впрямь, как здоровенная собака.
Убедившись, что все в порядке, я потянул из ножен клинок.
Стойка сменялась атакой, атака перетекала в контратаку, удары чередовались с блоками сперва плавно, тягуче, потом все быстрее: мышцы и связки разогревались, деревянное со сна тело восстанавливало подвижность и гибкость…
И не сразу заметил, что на поляне что-то изменилось.
Мгновенно перейдя в оборонительную стойку, обвел взглядом лагерь, пытаясь понять, что не так — и похолодел. Не было Танис. Ее рыжего не было тоже. Зато на том месте, где они укладывались спать, красовалась невесть откуда взявшаяся разлапистая коряга-выворотень: голый обомшелый ствол, корявые корни во все стороны…
Трясинник? Блазна? Они из топей не выходят. Кто еще это может быть? Дар ответа не давал, не видя на поляне ни нечисти, ни угрозы...
Приближаясь плавным, текучим шагом к выворотню, я был готов ко всему.
Но не к тому, что “выворотень” откроет глаза и осуждающе фыркнет: мы тебя в нашу стражу не будили, вот и ты хозяйку не тронь!
Сквозь морок постепенно вырисовывалась конская голова, храп с белой проточиной, круп — а за ним стала видна и прижавшаяся к конскому боку Танис Болотная, обнимающая седло.
Да твою ж мать! Эта баба когда-нибудь научится предупреждать о таких мелочах до, а не после того, как я сам с ними ознакомлюсь?!
...теперь понятно, почему своего мелкого, но вполне ладного конька Танис Болотная назвала Корягой.
Выдохнув, я отступил — рыжий тяжко вздохну и снова пристроил морду на колени.
И вроде бы я все время смотрел на него, взгляда не отводил и даже не моргал — но на месте лошади снова была коряга, а я так и не заметил, как это случилось…
Чуть походив из стороны в сторону, я убедился, что Танис в мороке не исчезала, просто за широким древесным комлем спящую девушку было не видно.
Покачал головой, и вернулся к седлу у костра.
Из плохих новостей: эта рыжая скотина явно не доверяла мне как сторожу, прикрывая на всякий случай мороком себя и хозяйку.
Из хороших новостей: сна, мать его, больше не было ни в одном глазу!
— Я просил тебя сообщать мне важную информацию.
Утро началось не то чтобы с ссоры, просто еды не было, отряд предстояло еще догнать, а из-за кое-кого мы не только ничего не выиграли по времени, а даже и потеряли... В общем, утро началось с ссоры.
— А что я тебе не сообщила? — удивилась Танис.
— Что твой конь умеет прятаться за мороком.
— А! Так это он когда засаду устраивает! — очень своевременно пояснила Болотная.
С болот поднимался парок, лес, влажный от утреннего тумана, просыпался, перекликаясь голосами мелких птах.
Кони перефыркивались о чем-то своем.
Сонное, мирное утро.
Совсем не подходящее для убийства напарниц.
— Почему ты не предупредила меня об этом?
— Ну, ты же разобрался в итоге? Ну и чего не так тогда?
...а может, и подходящее. И труп до болота тащить не далеко.
С места снялись еще в рассветных сумерках, а через час — догнали своих. Костер они еще не залили, и в едва теплых углях стоял, заботливо прикрытый, котелок с остатками каши, как раз на двоих — нас ждали.
Я поймал на лету приготовленную загодя торбу с овсом, и пока подвязывал ее Граниту, Гемос рассказывал:
— Где договорились, встать не удалось — лошади от каждого чиха с болота в истерику впадали. Чуть ветром потянет — метаться начинали. Пришлось уводить, от греха подальше…
— И кое-кому неплохо бы за это извиниться, — вставил Ринко, сверля взглядом Танис.
— Без тебя знаю, что надо, — огрызнулась Болотная.
Похлопала по холке рыжего, смачно хрупающего овсом, и вместо того, чтобы как и я взяться за ложку и кашу, пошла к вьюкам.
Деловито растянула горловину одного из них, безошибочно найдя овес, зачерпнула и в ладонях поднесла ближайшей вьючной.
Гемос удивленной кхекнул, у Ринко брови поползли вверх, они с Грельдой переглянулись, и посмотрели на меня с выражением “держись, брат!”.
Танис, же плевать хотела на всю эту немую пьесу за спиной, и пока буланая кобыла собирала губами подношение, что-то тихо и серьезно шептала ей в ухо. Вернулась к мешку — чтобы сразу после этого пойти к следующей вьючной. И следующей. И следующей…
Когда она закончила и затянула горловину мешка с овсом, Ринко, избалованный взрослой мудрой Грельдой, язвительно бросил:
— Вообще-то, я имел в виду людей!
— Ну, давай, — недобро предложила Танис. — Извинюсь!
Но Ринко почему-то передумал.
А я счел за благо вмешаться и сунуть ей в руки котелок с остатками каши.
Рыжий за время этих расшаркиваний успел сожрать свою меру овса, и примерялся сжевать и торбу. Гранит, кстати, все еще мерно жевал под заинтересованные взгляды четвероногих коллег. Добросердечный (и бережливый) Гемос освободил торопыгу, и тот, отыскав хозяйку, пристроил ей башку на плечо, вздохнул…
Но не успел я сострить на тему этой трогательной сцены, как Болотная молниеносно закрыв локтем котелок с кашей, возмутилась:
— Пшел, утроба ненасытная!
Улыбнулся даже Ринко, а Грельда, не утерпела:
— Ну и конь у тебя!
“Это вы еще не всё знаете” — мог бы добавить я.
— Это кто тебе такого сотворил?
Мне, кстати, тоже было интересно — потому что в ордене я уже лет десять, но что-то лошадей, способных баловаться мороками, ни у кого из церберов не видал.
— Сама, — Танис доела последнюю ложку каши, и вздохнула почти так же тяжко, как и ее рыжий.
