и сидели, тишина была облегчением. Больше ничего не нужно было говорить. Куранты часов Горгоны пробили, но эта боль со временем превратится в сокровище. Мы сможем бережно положить ее в шкатулку в наших сундуках, чтобы достать и оплакать, когда понадобится. Но пока что наше горе было огрубевшим камнем с краями, которые заставляли нас кровоточить внутри. Это было мрачно, это была мучительная агония, это был жестокий и неумолимый путь смерти.
Я подняла глаза на Тори, заметив кровь, медленно капающую из какой-то раны на ее руке, пока она наблюдала за нами.
Сломленная.
Моя королева, моя леди, моя дорогая подруга была сломлена всем тем, что она пережила, и когда я смотрела в эту тьму в ее глазах, у меня возникло ужасающее чувство, что на этой земле нет ничего, что могло бы исправить ее снова.
Глава 6
Руины, которые повстанцы превратили во временный лагерь, располагались на восточном склоне одинокой горы не более чем в пятидесяти милях от места битвы, где мы все так много потеряли. Я слышала, что некоторые из них называли ее горой Лиры, а некоторые и вовсе верили, что это место хранит древнюю магию, подаренную созвездием Лиры, делая его убежищем, способным успокоить души измученных людей. Однако моя душа не чувствовала себя успокоенной.
За несколько часов, прошедших с момента моего прибытия, мне рассказали гораздо больше о разрушающихся каменных зданиях и древних фейри, которые приходили сюда поклониться восходу солнца около двух тысяч лет назад, чем я хотела знать. Я должна была предположить, что мое молчание вызвало поток слов у мятежника, который рассказал мне о колонии Гарпий, которые когда-то кружили в здешних небесах, каждое утро приветствуя солнце на давно забытом языке.
Я даже не подняла глаз на фейри, который тратил свое время, рассказывая мне о таких далеких вещах, пока повстанцы создавали вокруг меня похоронную процессию, непрерывной вереницей проходя мимо гробов, с которыми я вернулась, и прощаясь с находящимися в них фейри.
Мои ноги словно приросли к месту, где я стояла, мои глаза были прикованы к холодной и пустой фигуре человека, которого я любила, в то время как люди, которых он не знал и о которых не заботился, оплакивали его потерю.
Воздух был настолько густым от горя, что казалось, будто туман давит мне на плечи, тяжесть его ощутима и в то же время как-то совершенно вне меня.
Эти люди не знали фейри, над которыми рыдали, не чувствовали тепла их любви так, как я, и все же их боль от потери была неоспорима.
Ксавье и Джеральдина оставались рядом со мной, когда повстанцы начали это бесконечное прощание, но через несколько часов Ксавье практически упал в обморок, смесь душевной боли и все еще заживающих ран взяла верх над ним. Он вернулся внутрь, в одну из немногих сохранившихся палат с четырьмя стенами и крышей, где лекари занимались теми, у кого были самые тяжелые ранения.
Тайлер, к ее ужасу, настоял на том, чтобы Джеральдина тоже пошла с ним отдохнуть, и, несмотря на то, что она просила меня просто приказать ей быть рядом со мной, я этого не сделала. Я не проронила ни слова.
Процессия шла все дальше и дальше, фейри бросали маленькие жетоны, используя свою магию: от цветов до фигурок изо льда и крошечных вечных огней всех цветов, мерцающих в пространстве вокруг гробов.
Они говорили и со мной, слова соболезнования и обещания верности истинным королевам. Они кланялись, делали реверансы, приносили клятвы, которых я считала себя далеко не достойной, и выдыхали постоянные пожелания, чтобы Дарси поскорее вернулся к нам.
Все это время мой разум застревал и вращался, фрагменты битвы один за другим омрачали мои мысли, пока я пыталась понять, что и почему пошло ужасно не так.
Боль в моей душе была сплошной пустотой, с которой я не могла смириться. Душевная боль и горе — зияющая пропасть, которая вот-вот поглотит меня целиком. Но не сейчас. Дарси нуждалась во мне. Орион тоже пропал. Наследники все еще не вернулись из того ада, что разверзся для них, а Габриэль… Я наморщила лоб, вспоминая сообщение, которое прислал мне мой брат.
Я знала, что это был он. Я чувствовала поцелуй его силы, такой знакомый мне, когда я стояла на коленях в крови человека, которого приняла за своего мужа, и принимала те слова.
Те самые слова, которые теперь эхом отдавались в моем сознании голосом, который мог принадлежать только моему брату, умоляя меня найти в них смысл и понять, что он хочет, чтобы я сделала.
— Тори? — знакомый голос заставил меня обратить внимание на человека, стоящего передо мной, и я моргнула, рассматривая Данте Оскура, его одежду, порванную и испачканную после битвы, хотя он казался невредимым, уже исцеленным от всех полученных ран. — Твои люди ждут твоих приказов, — сказал он мягко, но твердо, словно пытаясь напомнить мне о том, чего от меня ждут.
Мой взгляд переместился на гроб, где теперь лежал Хэмиш Грас вместе с Каталиной — человек, который с такой эффективностью и заботой руководил повстанцами, теперь навсегда остался за Завесой. Подняв взгляд от гроба, я заметила то, на что не обращала внимания или была слишком отвлечена своими мыслями, чтобы заметить.
Повстанцы растянулись в стороне от меня по склону горы, их глаза были устремлены на меня в тишине, пока они наблюдали за окончанием процессии и ждали, что я… что? Действительно ли им нужны были приказы? Или слова ободрения? Ждали ли они ответов или похвалы за хорошо проведенную, но проигранную битву? Должна ли я была сплотить их или утешить?
Правда заключалась в том, что я не знала, как все это сделать. Я была просто потерянной принцессой, которая выросла не в том месте и теперь стояла перед ними, потеряв почти все, что было мне дорого. Я была сломлена. Я чувствовала реальность этого в глубине трещин, пробившихся сквозь меня после всего, что было разрушено на поле боя. Но я все еще стояла здесь, перед ними.
Я вернула взгляд к Данте и кивнула, наблюдая, как он удаляется, и я осталась стоять перед своим народом одна, когда солнце начало садиться за гору у меня за спиной.
Тишина распространилась так густо, что воздух застоялся в легких, тысячи лиц смотрели на меня, некоторых я узнала, но многих не смогла узнать.
