Кристина Лорен - Совершенство

Она успевает сделать несколько шагов прежде, чем Колин догоняет ее. Если ее реакция его удивила, парень ничем этого не показывает, и они продолжают идти дальше в молчании. Каждые несколько шагов пальцы Колина задевают ее руку. Наконец, он бросает свои ухищрения и опять берет ее за руку. Очень осторожно, как в тот первый раз.

Наклоняется, чтобы заглянуть ей в глаза.

– Все в порядке? – спрашивает он самым трогательным образом, умудряясь выглядеть одновременно решительно и неуверенно. Она может только кивнуть – его прикосновение ошеломляет ее. Его рука на ощупь такая горячая и живая – она будто физически чувствует каждый удар его сердца по пульсации крови в жилах под ее пальцами.

Он широко улыбается:

– Значит, ты не можешь уйти с территории школы – но где же ты живешь?

Люси показывает ему свое скромное жилище, и на нее производит впечатление, что его, кажется, совсем не шокирует, что она обитает в заброшенном сарае за школой. Она зажигает маленький газовый светильник в углу, раскидывает руки в стороны, почти касаясь стен:

– Вот он, дом родной.

Он садится на перевернутое ведро, для чего ему, при его росте, приходится сложиться чуть не в трое; она садится на другое и говорит – рассказывает ему все, что она помнит. Разрозненные фрагменты воспоминаний об ее человеческой жизни случайны и бессмысленны, но он слушает так, будто каждая история – это часть чего-то большего. Когда она переходит к рассказу о том, что помнит с тех пор, как очнулась на тропинке, она замечает, что его лицо словно накрыла тень, будто ему грустно от того, что от ее прошлой жизни осталось так мало. Но ее воспоминания о нынешней жизни настолько выигрывают, что она относится к ним, как к чему-то драгоценному. Привалившись спиной к покосившейся стене сарая, он смотрит и слушает.

Она рассказывает ему, как сидит на школьном дворе и смотрит на тех, кто спешит мимо, совершенно не испытывая к ним зависти, только чувство, будто она чего-то ждет. Рассказывает, что совсем не ощущает стремления найти родителей, хотя они, может быть, еще живы, и что эта странность ее беспокоит. Любая другая на ее месте, конечно, хотела бы повидать родных? Отправилась бы, наверное, прямиком к ним?

Заканчивает она просто:

– Я сказала тебе, что умерла. Ты сорвался. А я бродила вокруг, заставляла себя держаться подальше от школы, а потом… Ты пришел и нашел меня. Конец.

Он смеется:

– Вот уж не думал, что ты способна столько говорить.

– Мне ни с кем другим говорить не хотелось.

Его улыбка тускнеет, и он оглядывается вокруг, будто видит все впервые, с тех пор как вошел.

– Тебе разве не хочется жить где-нибудь в более уютном месте? – спрашивает он. – Странно как-то, что ты тут совсем одна.

– Мне нравится. Теперь это вроде как мое место, тут чисто, и тихо, и никто никогда сюда не ходит.

Он колеблется, потом бросает взгляд на свой телефон.

– Мне надо идти.

Она смотрит, как он отряхивает штаны от листьев и сосновых иголок. Потом он, морщась, поднимает взгляд:

– Просто не могу оставить тебя здесь.

– Да я здесь уже почти три недели.

– Ну, пойдем со мной, хотя бы сегодня. – Он чувствует, что она колеблется, и добавляет: —Хотя бы пока мы не раздобудем пару одеял, чтобы сделать это место не таким…

– Простым? – подсказывает она.

– Я собирался сказать «страшноватым». Простота – это то, к чему мы стремимся.

Мы.

Она идет следом за ним по тропинке, и даже при том, что она практически ничего не весит, невозможно состязаться с ним в легкости и грации, с которой он преодолевает поваленные деревья или камни. От всех этих разговоров слова у обоих, кажется, закончились, и они просто идут сквозь лунный свет в непринужденном молчании, пока над верхушками деревьев не показываются угрюмые серые корпуса школы. Комната в общаге, теплый плед, ковер на полу и стены, ограждающие от воздействия стихий, – все это кажется почти роскошью.

В комнате Колина все буквально кричит «парень». Приглушенные коричневатые тона, журналы по велоспорту груда грязного белья. На столе – промасленные детали, банка из-под газировки, ряды спортивных наград. Под всеми этими напластованиями все же проглядывают архитектурные особенности помещения: оконные переплеты темного дерева, блеск полировки. Полки встроенных стеллажей завалены бумагами, тетрадями, велосипедными деталями, там же стоит несколько фотографий.

– Настоящее мужское логово, – комментирует она. Колин шлепается на кровать и издает довольный стон, но Люси сидеть не хочется. Ей хочется рассматривать его вещи. У нее есть два комплекта формы, пара ботинок, и сарай. Такое количество имущества ее просто завораживает.

– Коричневый плед. Скромно, но со вкусом? – улыбаясь, она проводит рукой по краю матраса.

– Люблю представлять себе, что сплю в грязи, – острит он.

Рассматривая груду скомканной одежды, брошенной у дверцы шкафа, она чувствует на себе его взгляд. Он закрывает руками лицо, бормоча:

– Мы с Джеем… Не очень ладим с уборкой.

– Ага… – Она сдвигает в сторону пару носков, чтобы разобрать, что написано на переплетах на книжной полке.

– По крайней мере, простыни у меня чистые, – от этого признания он неловко закашливается, девушка же продолжает рассматривать его книги. Неловкое молчание заполняет комнату, как тягучий гель. – Я не это имел в виду. То есть, конечно, простыни у меня чистые, но… для того, чтобы спать. О, Господи, все, замяли.

Люси уже хохочет.

– Я же не сплю.

– Да. Конечно. – Снова повисает пауза, после чего Колин спрашивает: – А тебе не будет скучно?

– Мне приятно будет посидеть рядом с кем-то. Обещаю не рисовать тебе усы, пока ты спишь.

Тут он вдруг широко зевает.

– Ну если все-таки надумаешь, давай уж сразу, как у Фу Манчу. Все или ничего. – Он встает, потягиваясь, и между рубашкой и джинсами проглядывает полоска обнаженной кожи. Ее обдает волна пульсирующего жара, и она думает, заметил ли он, как вся ее фигура на мгновение словно подернулась рябью. Ткнув большим пальцем куда-то за спину, он говорит, что идет чистить зубы. Теперь, когда Люси не чувствует на себе постоянное давление взгляда Колина, она может спокойно осмотреться. Конечно, она и не собиралась копаться к него в шкафу или под матрас заглядывать, но ей хотелось бы разглядеть как следует фотографии у него на столе и спортивные награды на полках.

Он выигрывал гонки и состязания ВМХ. Сноубордингом он тоже занимается, и, похоже, играл когда-то в хоккей. Ленточки и грамоты занимают две полки, их столько, что она быстро сдается, отчаявшись прочитать каждую из них.

На письменном столе стоит фотография маленького мальчика с мужчиной, который, как ей кажется – вылитый Колин, когда ему будет лет тридцать: темные густые взлохмаченные волосы, ясные глаза. Еще на столе валяются тетрадки, яркие липкие бумажки для заметок и несколько талончиков – видимо, из столовой, решает она. Из-под клавиатуры торчит фотография, липкая от пролитой газировки – Колин на школьном балу с маленькой брюнеткой. Его руки лежат у нее на талии; она откинулась назад, опираясь на него, и они не просто улыбаются, как обычно улыбаются на камеру. Они смеются вместе.