Он сказал этой спокойно. Без лишнего пафоса.
Словно данность, которую он принял для себя. Как и то, что стал слепым совсем недавно.
А мое сердце дрогнуло и застонало от чувства жалости.
Господи, как же это было несправедливо! Посылать столько наказаний одному созданию, одно за другим, совершенно не давая ему времени, чтобы прийти в себя!
Все эти жуткие раны!
Страшные вещи, от которых он сбежал, что я не смола бы себе даже представить!
Тут же слепота!
А теперь еще и это!
Какие были грехи этого медведя, чтобы наказывать его так жестоко?
Он вдруг поморщился, кивая на меня:
— Я сказал тебе это не для того, чтобы ты меня пожалела. А чтобы поняла, что не могу ответить на все твои вопросы относительно меня. Могу рассказать только то, что помню...что иногда приходит в мою голову образами, которые мне кажутся знакомыми и понятными.
— Ты тоже видишь сны, — прошептала я, пытаясь побороть в себе те чувства, что я испытала сейчас по отношению к медведю, боясь, что они могут задеть его или обидеть. — Бормочешь что-то на своем мурчащем языке, а потом вздрагиваешь и просыпаешься весь в поту…
Медведь замер, глядя в мою сторону своими красивыми, но невидящими глазами, но не спешил что-либо говорить. Только медленно наклонился, поднимая с пола мочалку в пене и протягивая ее мне, словно наше молчаливое перемирие.
— Мы оба ранены этой жизнью, девочка. Просто каждый по-своему.
Я молча подошла к нему, не касаясь руками, но осторожно сжав мочалку так, что ароматная пена потекла по его плечам.
— Только тот, кто сам видит кошмары, может понять того, кто пытается от них бежать.
И в этом он был тоже прав.
Просто у меня не было столько смелости, чтобы заговорить о самом страшном моменте в своей жизни, который перечеркнул все на до и после.
Мне нравилось в нем то, что он говорил всегда откровенно.
Иногда шокировал.
Иногда пугал.
Но при этом оставался верен себе.
Должно быть, именно поэтому я доверяла ему куда больше, чем всем остальным, вместе взятым.
И потом…он не был мужчиной. В прямом смысле этого слова.
Да, выглядел, конечно, куда более внушительно, чем все, кого мне только доводилось видеть в своей жизни, но ведь потому, что был зверем.
Думаю, именно поэтому я сдержанно выдохнула и переступила через его ноги и скамью сама, чтобы встать за спиной и попытаться смыть кровь, которая уже успела засохнуть и прилипнуть.
— Ты смелее, чем думаешь о себе сама, — отозвался медведь, не пытаясь пошевелиться и сидя совершенно расслабленно. — Замени лопату на топор в качестве средства самообороны — и увидишь, что жить станет куда проще.
Услышав это от него, я не сдержалась и нервно хохотнула.
— Почему не на ружье?
— Топор более универсальный. Он не сломается в самый нужный момент. Его не заклинит. Могу научить тебя некоторым приемам, если захочешь.
— Приемам самообороны?
— Нападения.
Почему-то я не сомневалась в том, что медведь умеет хорошо драться.
Причем не только один на один с настоящими лесными медведями.
— Может, и захочу, — пробормотала я в ответ, воспринимая это предложение куда серьезнее, чем могла себе даже представить.
Я стояла за ним, раз за разом сжимая мягкую пористую мочалку, чтобы пена распределилась по всей спине медведя и кровь было легче смыть потом водой, когда он чуть повернул голову в мою сторону, проговорив тихо, но твердо:
— Прикоснись ко мне.
Я не успела отступить назад, как он добавил быстро, но все так же тихо. Даже вкрадчиво:
— Не задумывайся ни над чем. Я не вижу тебя. И не коснусь в ответ. Просто положи ладони на меня. Сейчас.
Я тяжело сглотнула первый порыв паники. Но сделала это.
Положила раскрытые ладони на его плечи, тут же ощутив, насколько горячая у него кожа, и замерла словно в ожидании удара.
Я ждала…беды.
Ждала так отчаянно, что тело стало холодным и задрожало.
— Не убирай. Просто держи их на мне…
Я даже дышала едва-едва. Но почему-то делала это. То, что он говорил.
Через силу, через страх, через омерзение, которое поднималось из глубины тела…просто я хотела снова стать нормальной. Хотела быть как все, не боясь даже случайного взгляда, брошенного на меня мужчиной!
Я ХОТЕЛА БЫТЬ НОРМАЛЬНОЙ!
Не хоронить себя каждый день, как только сумерки опускались на землю, потому что вместе с ними начинались мои кошмары.
Снова научиться верить людям и улыбаться им в ответ, не ожидая удара в спину.
— Видишь? — тихо и осторожно проговорил медведь, понизив голос так, что он отдавал мурчанием.
— Что?..
— Не происходит ничего страшного.
Я только заморгала быстро-быстро, чтобы не позволить слезам покатиться из глаз.
— Ты можешь прикасаться ко мне, не боясь, что я сделаю это в ответ. Не все касания несут боль. Можешь ущипнуть меня. Или пощекотать. Можешь соскребать кровь пальцами. Или потянуть за волосы. Или укусить.
— Ты только таблетки не любишь? — слабо попыталась улыбнуться я, на что медведь хмыкнул и кивнул, а я смотрела на собственные руки и пыталась привыкнуть к этой новой для себя картине.
Я касалась мужчины.
Впервые осознанно с того дня, как меня изнасиловали.
— Не слишком противно, правда?
— Не слишком, — отозвалась я, сразу не решившись произнести это вслух. Но в конце концов почему-то прошептала: — Ты не похож на того... Другого.
Его плечи напряглись под ладонями, и я дернулась в ответ, в первую секунду в желании одернуть руки, но услышала его мягкое и спокойное:
— Оставь.
И я снова подчинилась.
Снова сделала то, что говорил медведь, ощущая, как его мышцы пол гладкой горячей кожей расслабились, перестав проступать, подобно хищнику, что рвался наружу из тела.
— Я выше?
— Выше, шире, мощнее. Гораздо мощнее…
Я могла бы собрать еще десяток сравнений о том, настолько ужасным и мерзким был тот мужчина.
И дело было не столько во внешности, сколько в человеческой жестокости и эгоизме, ведь весь поселок знал, что я с братом была на тот момент одна. Что не было никого, кто смог бы защитить.
Он шел, заранее зная, что сделает со мной.
— Это случилось рядом с домом?
Медведь продолжал сидеть спиной ко мне и смотреть невидящими глазами прямо перед собой, потому что чувствовал, что мои мысли были тяжелее слона от тяжести воспоминаний, а попытка раскрыться — хрупкая, словно крылья стрекозы.
Я и сама не верила, что заговорила об этом. Сама. И пыталась рассказать, словно слова могли исцелить меня и помочь встать с колен.
— …Почти на пороге.
Мой голос охрип и становился с каждым словом все тише и тише, но я знала, что медведь все услышит. Что он все почувствует и примет так, как есть.
Я не смогла рассказать об этом маме и нашей соседке.
Не могла все эти годы рассказать даже собственному блеклому отражению в зеркале, где видела девушку с печальными глазами, с лица которой пропали все краски жизни.
Я помнила каждую секунду того сотни раз проклятого момента.
Как я выходила из пристройки с дровами, чтобы растопить камин на ночь.
Как увидела незнакомого мужчину, который шел, докуривая вонючую сигарету и улыбаясь мне мерзкой похотливой улыбкой.
Как я поняла его мысли, которых он не особо-то и скрывал, а я бросилась домой, чтобы закрыться изнутри, но не успела добежать… Он поймал меня на пороге, дернув за волосы, и не отпускал их, даже когда я кубарем скатилась на землю, застонав от боли и давясь кровью во рту.
Тогда мне казалось, что я сломала ребра, но еще не понимала, что не это будет самым страшным, что случится со мной…
— Я...лежала на земле под ним и молилась только об одном... чтобы он не вошел в дом и ничего не сделал Эде… — голос дрожал так, что я едва понимала сама, что говорю, задыхаясь от колючего удушливого комка в горле, от которого слезы хлынули из глаз так сильно, что заволокли своей пеленой весь мир.— Ведь он мог не делать этого! — закричала я, сползая на пол, но почему-то продолжая цепляться за спину медведя, уже не боясь того, как она напряглась и застыла, словно в отчаянном крике. — Он мог пожалеть меня! Но не сделал этого! Он мою душу похоронил под порогом дома, смешав ее с грязью, потом и вонью!
