— Приехали, — болезненный тычок разрушил полотно сна. — Деточка моя, тебе все же стоит принимать успокоительное.
— Я принимаю.
— Не то, — мьесс Джио признавала лишь одно успокоительное, односолодовое и пятнадцатилетней выдержки, и предпочитала держать его при себе, утверждая, что в ее возрасте нервы стоит беречь. — Поверь, ты принимаешь совсем не то.
Подхватив юбки, она отмахнулась от пухлого господина, решившего быть любезным, и спрыгнула на землю. Потянулась, взмахнула руками.
— Боги, ну и дыра, — мьесс Джио всегда отличала некоторая прямолинейность. — Еще немного и я поверю, что побывала в заднице мира.
На станции было пусто.
Темно.
Единственный фонарь скорее привлекал мошкару, нежели темноту разгонял. В мутное стекло его стучались ночные бабочки, и влажный этот звук показался Катарине до невозможности мерзким.
— Нам стоит найти экипаж, — Катарина поежилось.
Ее слегка знобило, то ли от нервов, то ли от холода. Она поправила перчатки, зачем-то разгладила юбку, на которой позорным клеймом выделялось пятно от повидла. Приподнялась на цыпочки, силясь разглядеть хоть что-то.
Темнота.
Тишина.
И даже лошади вздыхают бесшумно, не смея нарушать ночной покой города. А ведь и вправду, что делать? Будь Катарина одна, она бы и пешком отправилась, знать бы еще, куда, но ведь есть багаж, который сгрузили прямо на землю. И теперь гора чемоданов намекала, что без помощи им не обойтись.
А ведь брала самое, как казалось, необходимое.
Катарина.
У мьесс Джио были собственные представления о необходимом, оттого, верно, и набралось его с полдюжины чемоданов, а к ним пару бочонков и два сундука, перетянутых цепями. Вспомнилось вдруг, что при дворе ходил упорных слух, будто в сундуках этих мьесс Джио хранит головы недостаточно старательных любовников.
— Эй, милейший, денег хочешь? — поинтересовалась мьесс Джио в темноту. И как ни странно, та ответила сиплым голосом:
— Кто ж не хочет?
— Тогда найди дамам экипаж. И помоги… со всем этим. К слову, душечка, разве нас не должны были встречать?
— Должны, — вынуждена была признать Катарина.
Она сама отправляла вестника. И выходит… выходит, он потерялся? Невозможно. Или тогда ее неправильно поняли? Тоже сомнительно. Вряд ли в этом городе есть еще одна станция. А Бристон — ближайший к поместью город.
Тогда…
— Не переживай, лапочка, — мьесс Джио весьма споро столковалась о чем-то с господином внешности столь пугающей, что вряд ли Катарина вовсе решилась бы подойти к нему. — Вот доедем, там и выясним, кому выписать плетей.
Ехать пришлось на телеге.
На огромной такой телеге, дно которой устилало сено. На сено бросили дерюжку, а уж на нее с извинениями и немалым, а главное, весьма искренним пиететом, усадили Катарину. Тот тип просто-напросто поднял ее, будто в Катарине вовсе не было веса, и сунул в солому, сказав:
— Звиняйте, госпожа… вот шкуру еще суньте, помягше будет.
Шкура оказалась медвежьей, но пахло от нее травами.
На телегу загрузили чемоданы, и бочонки, и даже сундукам нашлось место. Мьесс Джио устроилась подле возницы, и это отчего-то не удивляло.
— А расскажите, милейший, что у вас тут за место такое…
Телега шла медленно, но мягко, куда мягче кареты. Покачивались борта, скрипели колеса, от соломы пахло чем-то непривычным, но приятным.
— …даже так… удивительно, а вот…
Мимо проползали улицы. Редкие фонари. Темные дома, казавшиеся одинаково недружелюбными. Изредка раздавался лай собак, который, впрочем, стихал.
— …и даже так?
Она умела говорить с людьми, не важно, с мужчинами или женщинами, с теми, кто стоял подле золотого трона, искренне недоумевая, что делает здесь же Джио, и с другими, которых было гораздо больше. Первые ее опасались, не понимая природы ее власти, как не понимала и сама Катарина, просто принимая как должное, что Джио может, если не все, то многое. Вторые, пожалуй, почитали Джио если не своей, то всяко близкой по духу.
Разговор вился.
И длился.
И город проплывал рядом, такой вдруг большой, хотя куда меньше Лондиниума. И пахло здесь лучше. И скрип колес убаюкивал, а шкура была тепла.
— Вы б тоже до сена полезли, госпожа, а то ж ехать нам еще и ехать…
— Долго?
— Дык… сперва до Бузинной улицы, там поворот от Кожевенного. И еще один опосля ратуши, а потом уж напрямки через холмы.
Описание не вдохновляло. А если бы мьесс Джио не нашла бы этого увальня? Катарина запоздало расстроилась. Подобное небрежение говорило об одном: за хозяйку ее не считали.
— Не расстраивайся, лапонька, — мисс Джио ловко перебралась на сено. — Подвинься-ка… следовало ожидать подобного.
— Почему?
Беззвучно раскрылся защитный полог, от которого привычно закололо в висках. И Катарина поморщилась. Ладно там, в прошлой ее жизни, он и вправду был нужен. Но здесь-то кого бояться? Агрессивных сверчков? Или того кота, который громко жаловался на не сложившуюся личную жизнь.
— Потерпи, — мягко произнесла мьесс Джио. — Одно дело, если за всем этим и вправду стоит обыкновенная человеческая глупость, и совсем другое, если…
Она не стала договаривать, как делала порой, когда хотела, чтобы собеседник сам включил голову. И Катарина кивнула.
Есть шанс?
Еще какой.
Пока она жива, она мешает.
Отцу, который рассчитывал, что Катарина исполнит свой долг перед семьей, о чем не успевал напомнить при каждой встрече, будто это была ее вина в том, что никак не удавалось забеременеть. А потом, позже, он также тихо радовался и нашептывал, что с Джоном стоит сблизиться, что поглядывает он на Катарину вовсе не так, как следует смотреть на мачеху, что если она воспользуется ситуацией…
Она не воспользовалась.
Дура.
Врагам отца, не слишком довольным, что и после смерти короля род Годдардов не просто сохранил, но и упрочил свое положение.
Людям посторонним, с Катариной вовсе не знакомым, но полагающим, что время ее истекло, а уходя, возвращаться не стоит. Тем паче когда вот-вот объявят о помолвке Джона с… с кем-нибудь да объявят, он пока и сам не знает, кого выбрать.
Сам Джон.
И хочется верить, что уж он-то был искренен, но… он, что бы там ни говорили, сын своего отца, а стало быть, злопамятен, обидчив и умеет ждать. А ситуация весьма удобна.
Нет.
Это страх. Джон не такой. Джон уговаривал ее остаться. Не как любовницу — они оба отлично понимали, насколько опасна подобная связь. Ему нужен был друг. И помощник. Просто кто-то, с кем можно поговорить.
Хотя бы о Генрихе.
Или Королевской башне. О том, каково это, просыпаясь, видеть темную стену и эшафот, который не разбирали, ибо слишком уж хлопотное это дело. Умываться ледяной водой. Завтракать, гадая, придет ли после завтрака жрец или обойдется?
Искать тепла в комнатах, пусть роскошных по сравнению с камерами и подземельями, но все же…
Джон знал, благодаря кому он выжил той ночью, когда мятеж почти случился. А Катарина догадывалась, куда подевался тот, роковой приказ, который почти успел. И может, реши она остаться, однажды Джон рассказал бы… или она? Или оба, перебивая друг друга, избавляясь, наконец, от страха, который и в нем был, сидел занозой.
Но нет.
Им бы не позволили и этой дружбы, как не позволили бы ничего, напоминающего привязанность. А потому Джон понял.
Принял.
И не стал бы пользоваться случаем. Кто кроме него знает о том, куда направилась Катарина? Сиддард? Старый приятель Джона. Верный друг. Тот, кто тихо ненавидит Катарину, хотя она точно не виновата в смерти его отца.
Приговоры выносил Генрих.
А Катарина… королева обязана присутствовать, что на суде, что на казни. И понимает ли он? Понимает. Поэтому и держит свою ненависть при себе, позволяя лишь едкие шпильки и те будто бы ненароком. Но стал бы он сдерживаться теперь?
Или воспользовался бы случаем?
Еще был Грейсон, который как раз и нашел усадьбу. И хозяйку ее, что отправилась в монастырь, ибо таково было ее желание. Так он сказал. Но Грейсону верить не стоит. Всегда был пронырой. И пусть клятву дал, но Катарина знает, что любую клятву при желании можно обойти.
