Сегодня вечером, правда, можно было заблудиться лишь в стеллажах и пустых вазах. Цветы покинули помещение.
— Он уже там, — шепнула Галочка. — Дятел. И опять на камеру не попал.
Действительно, за стеклом, в глубине холодного туманца, маячила фигура.
Что делает в этой ситуации вменяемый человек? Звонит в полицию: «У нас в помещении вор! Приезжайте, пока не убежал!». Что делает усталая, измотанная за день дура, представившая унылое ожидание полиции и веселое объяснение с ней, если визитер исчезнет?
Все правильно, именно так я и поступила. Сделала знак Галочке идти следом и шагнула в холодильник. Шаги за спиной были нерешительны, потом замерли. Похоже, еще до входа в хранилище.
Ну да, это же я тут единственный герой. Или героиня. Или геройка. А Галочка — не альтернативный гений, она вменяемый человек. Ладно, вперед!
Насколько хранилище точки № 5 огромное, я поняла, едва взялась за дверную ручку. Незваный гость находился не в близком и хорошо освещенном секторе роз, как показалось издали. А в глубине, возле дальней стены.
Причем с каждым шагом туман становился плотнее и плотнее. На секунду я малодушно оглянулась, чтобы укоризненно махнуть Галочке. И поняла, что выход из хранилища скрылся в том же таинственном тумане.
Могла бы и предупредить про туман. Ладно.
Еще несколько шагов и я рядом. Мышка-летушка, ну почему мое оружие — только апломб и пара полузабытых приемов, запомненных в детской секции ушу? Сейчас мне бы, например, мощный слепящий прожектор, позволяющий видеть в туманной мгле. Высветить фигуру, что трется возле темной и влажной, возможно еще царской, стены, в самой неосвещенной части хранилища.
Так. Мы спокойны и решительны, потому что всех уже победили.
— Добрый вечер. Шестьдесят пять тысяч двести восемьдесят рублей. Наличный и безналичный расчет. После этого — новые тюльпаны.
Говорила я уверенно. Почти. Что же сбило меня? Парень как парень, невысокий, мордочка хищная, без тупости. Весь в коже, даже на руках кожаные краги.
Сбило меня тату на левой щеке. Не дятел, как решила дятлиха Галочка, а поползень. Сто тысяч бесполезных знаний, наполнивших мою голову с детского сада, причем навсегда. Поползень — птичка, которая летает, а заодно ползает по стволу вверх-вниз, влево-вправо. Даже вниз головой. Что как бы меняет девиз: не «додолблюсь своего», а «пролезу куда захочу».
На одну секунду сбил с толку, шельмец. И этого оказалось достаточно.
— Сегодня будут тюльпаны? — чирикнул парень.
Именно что разборчиво чирикнул. И мне послышалось в этом чириканье что-то знакомое. Как будто говорил тот самый Тома из Марселя.
— Без оплаты прежней партии — нет, — ответила я, чувствуя, как моя уверенность окончательно уходит в прохладно-гнилостную атмосферу забракованных лилий и роз.
Парень то ли улыбнулся, то ли сгримасничал. Поползень посмотрел мне прямо в глаза.
— Ты умеешь ухаживать за цветами? — спросил он.
Мой ответ должен был быть кратким и грубым. Даже адресным. Если бы не этот пристально-смешливый птичий взгляд. И непонятный туман или пар. Этот туман исходил не от цветов, не от испорченного кондишена.
Поэтому, похоже, я даже кивнула. Вот и вышел мне боком факультет растениеводства Лесотехнической академии. Говорила мне мама — иди на филологический! Но туда был большой конкурс, а на цветоводство — маленький. Вот теперь мне моя лень и аукнулась.
Правой рукой гость коснулся стены. Она не разошлась. И не рухнула, а лишь исчезла. И вот там-то, в глубине, и клубился тот самый туман.
Я впала в ступор. На одну секунду. Но и этого оказалось достаточно.
Поползень взял меня за куртку и толкнул к пустоте. В тумане нарисовался напарник, ухватил за правую руку, потянул на себя.
Нырнуть, вывернуться, вверх локтем, в сторону коленом.
Я не боевой автомат. Я вспомнила эти приемы самооборонных курсов, когда стена беззвучно сомкнулась за нами. И поняла, что за стеной они не актуальны.
ЛИРЭН
Горожане называют нас Ночными Законниками. Сочинители баллад — Призраками Подземелий и Клинками Ночи, а стража покойного короля обзывала ночными мытарями.
Все эти клички мне знакомы. Поэтому я выслушивал доклад не в подземелье, а на вершине самой высокой башни Города Свободы и не ночью, а на закате. У меня свои причуды и все с ними считаются.
Впрочем, принимать доклад вечером — не такая уж и причуда. Ночью в Городе происходит то, что должно произойти. Тот, кому положено дожить до утра, спит мирным сном. А вот днем возможны неожиданности.
Докладчик — незнакомый парнишка с бледным лицом и волосами цвета лежалой соломы. В глазах искреннее удивление. Во-первых, он был уверен, что перед приемным залом отберут шпагу. И даже свинцовник, пусть и в кобуре, заткнут за пояс.
Зря удивляется. Если меня захотят убить, я узнаю об этом задолго до визита и начну разговор с вопроса «за сколько?». Из таких визитеров один, кстати, у меня в телохранителях.
Во-вторых, он удивлен потому, что рядом со мной нет цветов. Только торчит в подсвечнике засохшая роза. Поэтому немой вопрос визитера прочитан с первого взгляда — может, я бесцветник?
Нет, мальчик, бесцветников не существует. Они иногда приходят из других миров. Но не для того, чтобы возглавить Ночных Законников. Для этого полагается здесь родиться. Пришельцы из другого мира живут у нас недолго.
Просто надо уметь дышать так, чтобы обходиться без цветов три-четыре часа. И главный секрет — когда понадобилось вдохнуть, не сидеть в кресле между огромных букетов, как вальяжный обжора сидит возле глубоких супниц и салатниц. Подойти, вдохнуть, лучше всего так, чтобы никто не заметил. И вернуться к своим делам.
Впрочем, если кто-то думает, что я могу дышать без цветов, — пусть думает. Это так же полезно, как если думают, будто ты умеешь читать мысли.
— Брат маршал, я готов к докладу.
— Я слушаю, брат сол, — ответил я с улыбкой.
Город, как и вся страна, уже пять лет живет по законам свободы. Мы все братья, но тот, кто командует над всеми, — маршал. Парнишка мог бы сказать «мар», но понимает, что доклад надо начинать с полной формы обращения. Если еще и умен, то через год будет капитаном Ночной армии — еще одна наша кличка.
Поверь, мальчик, так и будет. Я старше тебя лет на пять, не больше.
— Утром из веселого трактира Уха сбежала девица. Дурочка из предместья, забежала в казарму стражи и объявила, что с ней жестоко обращались. Капрал запер ее и известил нашего Смотрителя квартала.
Я слегка усмехнулся. На самом деле, не стражи, а СЗ, стражей — защитников свободы, но эта шантрапа не заслуживает уважения. При покойном короле-тиране это была стража, ну и пусть так называется.
— Капралу две монеты. Уточнить, что первая за то, что сообщил, а вторая — что Смотрителю, а не Уху. Тот испрыгался у дверей казармы?
— Да, — с усмешкой кивнул парень. — Что делать с девицей?
— Вернуть Уху, — ответил я с незаметным вздохом. — Сказать, что позже я приду и поговорю с ней. Может наказать ее как угодно, хоть отправить на песочек, но она должна остаться живой, целой и здоровой. Нет — я закрою этот веселый трактир.
— Услышал-исполнил, мар, — весело ответил докладчик, представивший рябое лицо Уха, когда передаст приказ-угрозу.
Ухо, конечно, обидится. Но гранд-маршал Ночной армии — я. На выборах мне досталось полсотни сухих лепестков, а он, хоть сулил золото и грозился, получил лишь пять. У нас выбирают честно, так что Ухо может лишь брызгать слюной и мечтать, что со мной когда-нибудь расквитается.
Пусть помечтает.
— Инцидент в квартале Гладиолусов, — продолжил докладчик. — На прошлой неделе сазы сцапали хлебопека — подмастерье донес, что хозяин печет господский хлеб и торгует им едва ли не открыто.
Я опять незаметно усмехнулся. Вряд ли в Городе Свободы есть хоть один булочник, который не печет господский хлеб, хотя обязан печь хлеб Равенства: на половину обычной муки — четверть конского зерна и четверть перемолотой свиной радости. Спасибо, хоть свиная радость без скорлупы.
