как смогла, и протянула большую часть:
– Вот, – всхлипнула я, – возьмите… Больше у меня нет.
– Благодарствую, – кивнула бабулька и, мягко коснувшись моей ладони сухонькими пальцами, взяла половинку бутерброда, откусила крошечный кусочек и зажмурилась от удовольствия, как будто бы это не старый, черствый хлеб с заветренной колбасой, а самое изысканное лакомство, – ммм… как вкусно!
Да, уж, вздохнула, голод не тетка. И за один укус проглотила свою долю. Жаль попить ничего нет, сухая корка царапнула небо, после пролитых слез во рту пересохло. Я вздохнула, придется все таки на вокзал идти. Там и переночевать и в туалете попить можно.
Встала, котомки свои подобрала, а бабулька тут как тут:
– Сердце у тебя доброе, девица, последним куском хлеба ты со мной поделилась. Не могу я тебя без награды оставить. Да и не место тебе в этом мире. Иди, – ткнула она пальцем в сторону выхода из парка, – и будь счастлива. Он уж заждался тебя, – добавила с хитринкой.
Совсем у старухи голову повело. От голода, наверное. Может и я такая скоро стану. Или не стану. У меня же работа есть, попрошу аванс, сниму комнатку… Все потихоньку наладится, и забуду я Марата, как страшный сон. Зато впредь умнее буду, выбирая мужчину своей мечты. Любовь любовью, а голову все равно включать надо. И с открытыми глазами на него смотреть, не зажмуриваясь.
– Спасибо, – поблагодарила я сумасшедшую старушку, а что тут скажешь-то еще? – Я на вокзал пойду, там переночую. Может быть вы со мной? В парке холодно уже, а там тепло…
– Ну, что ты, деточка, – махнула сухонькой ручкой бабулька, – у меня еще тут дел полно. Как все сделаю, так и вернусь. Так ему и передай, – добавила она, нахмурив бровки.
– Хорошо, – кивнула я и улыбнулась, – прощайте тогда. Доброй ночи…
– До свидания, деточка, – хихикнула загадочно старушка, – и тебе доброй ночки-то…
Закинула я рюкзак на плечи, сумку в руки и пошла прочь от странной бабки с ее странными пожеланиями. Старческая деменция – это страшно. Надо будет в полицию зайти, я осторожно вытащила телефон и, пока не ушла далеко, щелкнула сидящую на скамейке бабульку. Вдруг ее потерял кто.
Я шла и шла, и вроде бы уже давно должна была дойти до выхода, но дорожка все тянулась и тянулась. Далеко я забралась, вздохнула, поплотнее закутываясь в свой старенький, видавший виды пуховичок. Марат всегда говорил, мол, зачем тебе новая одежда? Перед кем форсить собралась? А я только кивала, идиотка, правда, мол, незачем. Я же простой менеджер, а не финансовый директор. Лучше за ипотеку еще внести, быстрее рассчитаемся.
– Эх, Лилька-Лилька, – бормотала я про себя, стуча зубами. В воздухе ощутимо похолодало, а под ногами захрустел снег. Как будто бы не март, а январь. И сугробы вокруг вроде как больше стали. И деревья по-другому растут. И кусты другие. Что это такое? Куда это я попала?
Остановилась и по сторонам огляделась. Возникло у меня смутное ощущение, что куда-то не туда я иду. И, вообще, не помню я, чтобы в парке статуи стояли… и клумбы таких причудливых форм были… и дорожки так чисто скребли.
Это сейчас весна, и лед на тропинках у нас растаял, обнажая темные пятна тротуарной плитки местного производства. А тут вся дорожка, сколько глаз видит была выскоблена до глянцевой гранитной плитки благородного черно-серого цвета. Да у нас даже возле администрации города такой отродясь не водилось!
Я протерла глаза… гранитная плитка никуда не исчезла. И фонари вдоль дорожки горели, как-то очень быстро стемнело. Странные такие фонари. Старинные, красивые, с кованным декором. Я раньше такие только на фотография видела. И уж точно не могло их быть в общественном парке. Тут мигом все поломают. Если только на закрытой территории.
Кажется, я забрела куда-то не туда. В трех соснах заблудилась, у всех женщин географический кретинизм. Марат всегда так говорил.
Я застыла… тьфу, пропасть! Вот зачем я его все время вспоминаю? Почему до сих пор верю тому, что он говорил? Ведь если он, скотина такая, без малейшего зазрения совести на улицу меня выгнал, так значит и во всем остальном мог поступать так же! Бессовестно меня использовать, чтобы жить так, как ему самому удобнее.
Злость на Марата, на себя и на всю ситуацию в целом, волной поднялась во мне, стало жарко. Особенно ладоням, как будто бы у меня вместо крови жидкий огонь. И я опустила руки в снег, чтобы они немного остыли. Снег погасил пламя. Я сунула руки в карманы и огляделась. Надо решить, куда идти.
Звонкий собачий лай разорвал тишину. Прямо на меня по дорожке неслась свора огромных собак, оскалив зубы и свесив языки. Я невольно попятилась назад, забыв, что стою на краю дорожки, упираясь в снеговые отвалы. И рухнула спиной прямо в сугроб.
Ползла я по снежном полю от бегущих собак, по уши утопая в снегу, и думала, что опять как-то все глупо получилось. Вместо того, чтобы быстро бежать по чистой дорожке, я медленно плыву по снеговой целине. Может прав был Марат? И я просто дура? Собаки и то умнее, в снег не полезли, остались на дорожке и теперь хохотали оттуда надо мной, заливались.
Я доползла до дерева и села, опираясь спиной об шершавый ствол. Все. Хватит. Не могу больше. Я вымоталась и физически, и морально. Лишком тяжелый сегодня выдался денек.
Пока я барахталась, снег забился мне и в обувь, и в рукава, и даже под подол, и теперь медленно таял, забирая крохи моего тепла. А еще морозец поднажал немного. Хороший такой, крепкий. Январский. Я слышала, как кора дерева за моей спиной затрещала. В сон меня потянуло со страшной силой. Найдет завтра сторож замерзший труп в закрытой части парка… вот и конец моей истории…
Лай собак становился все дальше и дальше. И я заснула. Насовсем. И уже не увидела, как кто-то подошел к собакам узнать, кого они так яростно преследуют.
– Марат, милый, еще пять минут, – закапризничала я. Очень не хотелось мне вставать, хотя муж настойчиво тряс меня за плечо. Он не любил, когда я долго сплю по утрам, но по моим ощущениям еще совсем глубокая ночь.
– Что?! – Недоуменный мужской голос заставил меня испуганно распахнуть глаза. Надо мной навис незнакомец, с крупным крючковатым носом и пронзительно-зелеными глазами. Совсем не похож на Марата…
– Кто вы?! – взвизгнула я, пытаясь уползти от его руки, крепко держащей меня за плечо, – и
