нее же кошка приблудная окотилась... Тройней... Под печкой вон вошкаются, выглядывают, проверяя, что это человек тут на ночь глядя суету наводит.
И как с ними бежать? С собой брать? Оставлять? Вышвыривать за ограду подальше? В такую погоду, в лужи и грязь? Или постараться подкинуть соседям в сарай? Рискуя обнаружить себя?
Голоса приближались, стало можно разобрать самый громкий из них, женский, пронзительный.
«... давно надо было разобраться с ней! Всю деревню на голод обрекла, ведьма проклятая!..»
Виденная когда-то травля лисы не оставляла, то и дело всплывая воспоминаниями-картинками. Той лисой ощутила себя Аги. Когда гнездо с детенышами подожгли, а лисица бегала вокруг, плача и воя, не подступиться к огню... Ее задрали собаки.
И все на глазах у детей.
Деревенские взрослели быстро; их, как само собой разумеющееся и необходимое, учили такой вот житейской обыденной жестокости.
Ни Аги, ни тем более какую-то кошку они не пожалеют.
«Ладно, мы еще посмотрим...» — вздохнула, разворачиваясь к двери.
Ей есть куда идти. И нечего сопли разводить, и так мокро на улице.
Примерно за неделю до описанных выше событий
Грязь шлепала под ногами, норовя волной скользнуть за борт высоких сапог. Веселья это не добавляло, и Агнес шагала домой не в самом лучшем настроении.
Целый день пропахать на полях... Пропахать — в смысле, ползать по размытой земле, говорить местным мужикам, где лучше копать и куда отводить воду, где ожидать сдвиги пластов земли. Спорить, объяснять, доказывать упертым лбам.
И ведь хоть бы спасибо сказали! Нет, корзину продуктов сунули, как оговорено, и то с таким видом, будто Аги детей их голодными оставляет.
Объедает.
— Обращайтесь! — улыбнулась-оскалилась старосте Алоизу.
Тот пожевал губами, удерживаясь от откровенного оскорбления. Не нравилось ему быть зависимым от какой-то девчонки. А зависимыми стали все жители, ибо урожай всего года под угрозой.
Ливни как зарядили в апреле, так и продолжали поливать землю уже до середины лета.
Поэтому шагала Аги осторожно и медленно, бережно прижимая к животу корзину с продуктами. Не хотелось бы ползать, собирать их по грязи посреди деревни.
Запахло пивом и мясной похлебкой из небольшой таверны. Расположенная в большой комнате первого этажа обычного жилого дома (на втором этаже — пара комнат на съём), она единственное место в деревне, где можно собраться компанией, посидеть, потягивая местное пиво, собрать последние сплетни... Больше в деревне общественных мест не имелось, все больше по своим домам сидят. Да и таверна — так... для редких проезжающих мимо путников.
Сейчас же там было оживленно, и Аги невольно еще больше замедлила шаг и навострила уши.
— Говорю тебе, дубина ты!.. Она это, она! Нарочно все подстроила, некому кроме нее! Все мы здесь друг друга знаем, на глазах живем!.. — басом орал Олаф, сын кузнеца. Его голос — будто в трубу трубят — легко узнать.
— Да как? Успокойся ты... На бабу валишь, ни у кого нет сил таких, чтобы дождь заставить лить не переставая. Да так долго еще.
— Ведьма она, точно тебе говорю! Сам видел, щас... подожди, расскажу, что было...
Он прервался, видимо, чтобы еще глотнуть пива. Тишины, однако, не получилось, нашлось кому и что сказать.
— Она воду заговаривает, делает ту волшебной... — хозяйка таверны подпевала из подмышки. Крыса этакая! Кто за язык тянет?! Сама же прибегает за водичкой подагру свою лечить?!
— Да я помню, когда засуха была, пожар начался в лесу, она же дождь смогла подозвать? Так?! Днем горело, а к вечеру тучи нагнало, ливень страшный был, так что все она могет...
— Как сейчас.
— Да что вы мелете?! Лбы вы дубовые? — А это Сим. Что он, интересно, в таверне-то забыл? Или дома шаром покати, а ее, Аги, на месте не было, чтобы стрельнуть картошечки?
— А ты заткнись! Знаем мы, к кому ты все бегаешь, в глазки заглядываешь!
— А ну вас, дураков деревенских! — проорал в ответ, но продолжил спокойно: — Зачем ей это?
— Нам насолить! Норов у ведьмы такой — всех погубить! Месть за то, что...
— Михай ее отверг! Вот!
— Элору выбрал, не ее!
— Да наоборот там все было, это она его того...
— Да и на меня она вешалась! — снова этот бас Олафовский. Надо было его тогда, когда случай был, покрепче сковородой огреть... Глядишь, последние бы мозги встряхнулсь да выпали, сейчас бы помалкивал сидел, в платочек.
Аги сжала бы кулаки, да корзину держала.
Сжала зубы, лицо скривила, передразнивая говоривших.
Все ясно. Дальше слушать не стала. Противно.
Вечер народного творчества: кто самую невероятную сплетню сочинит — можно в прозе, можно в частушках?
Сейчас придумают под пивко со всеми подробностями, к кому она в штаны лезла, кому в декольте, у кого молоко из-за нее прокисло, у кого прыщ на носу вскочил, у кого в ухе зазвенело...
Такое уже было. И не раз.
Не сильно любили ее тут, но и не трогали. Погалдят и утихнут. Ночью же сами притащатся в окошко стучать да настойку какую выпрашивать подешевле.
А вот не будет им подешевле!
Аги шагала, балансируя на скользкой дороге. Под нескончаемыми лужами, перетекающими одна в другую, ее и дорогой-то уже назвать сложно. Как сель, бесконечный поток, земля вперемешку с дождевой водой и камнями...
Непроизвольно хмыкнула, открывая калитку. Вспомнила, как орал в таверне обычно тихий и смирный Сим, стараясь перекричать голосистых и привычных к такому виду общения женщин. Друг заступился за нее, приятно все же... Хоть и не особо друг, но единственный, с кем она тут по-человечески общалась. И с кем поговорить нормально можно. Если не слишком часто.
Сим почти как она, почти чужак здесь. И нет разницы деревенским, что он вырос здесь, у дядьки, что дядька и погибший отец Сима — братья, родились и жили здесь. Все равно не свои. И не только потому, что бабушки-дедушки их не отсюда.
Просто — отличались. Не внешностью даже, хотя в случае с Симом и это присутствовало — темные волосы и глаза выдавали примесь южной крови, а в повадках, мировоззрении. Сущностью человека.
Местные узнавали своих с первого взгляда. Не «своих» также определяли раз
